Века перемен. События, люди, явления: какому столетию досталось больше всего?

Не стоит и говорить, что это же верно и для работы. Переход от картотек к компьютерным базам данных с виду кажется легко обратимым процессом. Картотека, в конце концов, – не самая сложная в мире технология. Но на самом деле все куда сложнее. С приближением 2000 г. профессиональные консультанты стали предупреждать, что многие компьютерные системы не переживут перехода с двузначной даты «99» на «00». Люди начали понимать, насколько же уязвимы на самом деле могут быть электронные системы. Только после этого стала очевидна вся реальная сложность компьютеризации: данные теперь не просто хранились в потенциально менее надежной системе – в случае, если компьютеры действительно окажутся уязвимыми, то к неэлектронным системам вернуться уже будет нельзя. Для этого вам придется снова переписать всю картотеку вручную. Компьютеризация – это улица с односторонним движением.

Очень трудно оценить значительность перемены, которая происходит повсеместно. Как мы уже видели на примере часов в XV в., мы начинаем принимать изобретения как должное вскоре после того, как они входят в нашу жизнь. Но один из способов оценить значительность любой перемены довольно прост: спросить себя, легко ли ее будет отменить. Проведя несколько дней без электричества в том доме в Суффолке, я даже начал думать, что отменить все великие перемены XIX в., описанные в предыдущей главе, – разрушить железные дороги, снова узаконить рабство и подчиненное положение женщин, лишить права голоса всех, кроме богатых мужчин, – было бы легче, чем отказаться от зависимости от электричества. От него зависит все наше делопроизводство. Оно необходимо для систем, которые поддерживают жизнедеятельность общества, от банковских счетов и оплаты пластиковыми картами до записей, которые ведут врачи, стоматологи и полиция. Без электричества современные поезда не смогли бы ходить – из-за отсутствия как сигналов, так и, собственно, топлива, – а самолеты сталкивались бы друг с другом. Фондовые рынки без электричества прекратят работу. Логистика поставок пищи рухнет. Приборы, которыми мы себя развлекаем, больше не будут работать, равно как и многие незаменимые домашние приборы. Тем не менее у всей нашей электронной и электрической системы есть врожденная уязвимость. Если мы переживем солнечную бурю такой же мощности, как «Кэррингтоновское событие» 1859 г., которое вывело из строя всю зарождавшуюся тогда телеграфную систему и погрузило мир в ауру, похожую на северное сияние, то она может вполне вывести из строя все спутники, системы коммуникации, компьютеры, фены и кофеварки. И только после этого мы наконец поймем, насколько же значительной переменой стала наша зависимость от электричества[192].

Изобретение будущего

Вы, возможно, еще помните первую строку главы о XIV в., в которой я писал, что в Средневековье люди не знали, что такое общественная история. Не стоит и говорить, что будущее они представляли себе еще меньше. Невероятный Роджер Бэкон, может быть, и предсказал в своем монастыре, что люди смогут строить автомобили, летательные аппараты, подвесные мосты и водолазные костюмы, но вот образа будущего как такового у него не было. Он исходил лишь из тех соображений, что подобные инженерные проекты не выходят за рамки возможного. Будущего и прошлого для средневекового разума не существовало – он был полностью погружен в вечно продолжающееся настоящее. В XVI в., однако, люди постепенно начали понимать прошлое. К XVIII в. ощущение постоянных изменений в западном обществе превратилось в концепцию прогресса, изложенную Тюрго и Кондорсе, а это привело к тому, что люди начали представлять себе и будущее. Гегель предполагал, что либеральные ценности по-прежнему будут торжествовать и приведут к «концу истории», когда во всем мире примут одну и ту же, самую совершенную форму правления. Для Карла Маркса, конечно, это был социализм, и он, бесспорно, не единственный, кто считал, что социалистическое государство – желаемый результат развития человечества. В конце XX в. историк Фрэнсис Фукуяма проанализировал траекторию развития Запада вплоть до падения Берлинской стены и пришел к выводу, что остальной мир тоже постепенно проникается идеями либеральной демократии.