"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ)

- И ты, Катишь, - подмигнула Вера, разливая чай. Они сидели в гостиной княгини Юрьевской. Дверь в соседнюю комнату была открыта, слышались восторженные голоса детей. Фрэнсис привез им железную дорогу немецкой работы. Вера подумала:

- Он любит малышей, всегда с ними возится…, Он станет хорошим отцом. Он серьезный человек, положительный, взрослый…, Как Федор, - отчего-то добавила она про себя и разозлилась: «Никакого сравнения. И в других местах тоже, - она поняла, что покраснела.

- Это все замужество, - она взяла тонкую руку княгини Юрьевской. Из детской раздался свист локомотива и смех:

- Месье Франсуа, - попросил старший сын Долгоруковой, - давайте наперегонки, а Оля будет нам подавать сигналы.

Долгорукова опустила большие, цвета темной патоки глаза и зарделась: «Да, замужество, Верочка».

- Скажу ему, - решила женщина:

- Он будет рад, я знаю. Федору напишу, и попрошу о встрече. Это будет правильно, по-христиански. Ему шестой десяток идет. Он пожилой человек, ему такое трудно перенести. Мы долго вместе были…, У тебя начинается другая жизнь, - напомнила себе Вера и вышла в коридор.

Девочки, в коричневых платьицах, строились по парам. Она прошлась вдоль ряда воспитанниц, поправляя прически и рукава, слыша их детские голоса: «Мадемуазель Верочка! Красавица, умница!». В Смольном было принято хвалить классных дам, всегда преувеличенно. Верочка сама таким занималась, в институтские годы. Ведя малышек в церковь, она улыбнулась:

- Все это правда. И Фрэнсис мне так же говорит.

Сегодня у нее был свободный вечер. Они с Виленом встречались в пять, в кондитерской на Караванной улице. Вера, как ребенок, любила сладкое.

Она проследила, как девочки занимают свои места. Перекрестившись, Вера, одними губами прошептала: «Господи, дай нам счастья, и пусть дитя здоровым родится». Запел институтский хор. Она, глядя на своих малышек, отчего-то прослезилась.

Узкие тротуары Второй Роты Измайловского полк завалило снегом. Волк осторожно, аккуратно, пробирался среди сугробов. В центре, на Моховой, дворники следили за улицами, а здесь, в бедном районе, где снимали квартирку Желябов и Перовская, лед с булыжника не скалывали. Небо было серым, низким, едва рассвело. Волк поднял воротник своего самого невидного пальто, и надвинул на лоб заячий треух. Он всегда одевался скромно, приходя сюда, или в подпольную мастерскую, в трущобах у Путиловского завода. В подвале Инженер, Кибальчич, и Техник, готовили бомбы для покушения на царя.

- Для убийства, - поправил себя Волк: «Мы знаем его календарь, расписание поездок, маршруты. Я отлично поработал, и малышка Кассандра тоже».

Остановившись на углу, он закурил папироску:

- Когда мы покончим с тираном, я поеду в Москву, заберу Любовь, и поминай, как звали. Больше я в Россию не вернусь.

В Москве они с Кассандрой переехали в дешевый пансион на Грузинах, неподалеку от Брестского вокзала. Волк достал из саквояжа свои немецкие документы. Полицейской регистрации здесь не требовали.

- Хорошо, что я от них не успел избавиться, - он курил, глядя на залепленные снегом, закрытые рамы домов, - чутье мне никогда не изменяет, и не изменит.

Спустя два дня он прочел в «Московских Ведомостях» о дерзком нападении радикалов на тайного советника, служащего министерства юстиции, Федора Петровича Воронцова-Вельяминова.

- Доколе? - вопрошал редактор: «Доколе мы будем терпеть анархию и беспорядок, в деле защиты России от тлетворных миазмов так называемого социализма? Доколе слуги престола будут рисковать жизнью, совершая ежедневный моцион в парке?». Сообщалось, что тайный советник тяжело ранен, однако опасность для жизни миновала. Государь навестил его в военном госпитале, в Лефортове.

Волк отбросил газету и погладил Кассандру по распущенным волосам. Девушка лежала головой у него на плече, тяжело, восторженно дыша. Окно было распахнуто в тихий переулок, цокали копыта лошадей, с Брестского вокзала доносились гудки локомотивов. Цвели все московские сады, пахло сиренью и мускусом. Постель была измята, в свете летней ночи, ее тело, будто мерцало.

- У меня будет ребенок…, - Хана счастливо зажмурилась, - от него. Я знаю, скоро.

Она просила об этом Господа, положив руку на свой медальон, кусая губы, крича, чувствуя обжигающее тепло внутри.

У Волка тоже был медальон. Хана купила ему серебряный, в салоне Фаберже, и сама положила туда его часть амулета. Девушка знала, что они с Волком должны видеть друг друга, бабушка объяснила ей это, но перед ее глазами стоял серый, густой туман. Иногда она слышала отчаянный, жалкий, детский плач и мотала головой: «Надо подождать. Мы с Волком любим, друг друга, Господь о нас позаботится». Она не спрашивала, видит ли ее Волк. Хана знала, что он усмехается, рассматривая амулет: «Это суеверия, милая моя».

- Если он попадет в руки к другому человеку, не тому, что любит, - вспоминала девушка, - вся мощь гнева Господня обрушится на него. Такого никогда не случится, - говорила себе Хана, - я не ошибаюсь.