"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция (СИ)

- Потом я брошу малышку. Пусть ползает на коленях, - он поднялся на террасу, где стояли плетеные кресла, - пусть умоляет меня вернуться..., Как они все. Только одна..., - Волк провел рукой по белокурым волосам, - она одна..., - Макс ногой распахнул дверь. Он увидел, что Кассандра одевается.

Девушка, в шелковых панталонах и рубашке, стояла посреди комнаты, зажав в руках нижние юбки. Черные, тяжелые волосы были распущены по спине, на белоснежной шее Волк заметил золотой, скромный крестик, и старый, потускневший, тоже золотой медальон. Она только успела открыть рот. Волк, отбросив саквояж, захлопнул дверь, и грубо притянул ее к себе за руку. Девушка сразу, покорно, опустилась на колени, стягивая рубашку, смотря на него снизу вверх, преданными, большими глазами.

- Он меня любит, - Хана задрожала, - он вернулся ко мне, рискуя жизнью..., Он писал, что ему грозит опасность. Я все, все сделаю ради него..., - она вспомнила слова бабушки: «Все случится тогда, когда ты этого захочешь».

- Я хочу, - попросила Хана, когда затрещал шелк ее панталон, когда она стояла, уткнувшись лицом в стол, мотая головой, комкая какие-то ноты:

- Хочу ребенка, от него. Прямо здесь, прямо сейчас..., С ним…, Сашей ничего такого не было, никогда…, - она сдавленно завыла, застучав кулаком. Волк усмехнулся углом рта и усадил ее на стол, раздвинув стройные ноги.

- К весне она родит, - вспомнил он, - женщина, ради своего ребенка, пойдет на все, привяжет к себе бомбу..., Соблазнить какого-нибудь старика она и так сможет. Ничего страшного..., - девушка часто задышала, обнимая его, вцепившись зубами в плечо, разрывая рубашку. Хана почувствовала на губах вкус крови. Девушка простонала:

- Я люблю тебя, я так тебя люблю..., С тех пор, как увидела..., Спасибо, спасибо..., - она дрожала, ей стало тепло, жарко, перед глазами заплясали искры. Хана успела подумать:

- Словно взрыв. Вот как это бывает, на самом деле. Господи, спасибо тебе..., - хватая воздух ртом, она раскрыла медальон. Бабушка строго велела ей никому не отдавать вторую половину:

- Кроме того, кого я полюблю, - вспомнила Хана, - того, кто полюбит меня. Кроме него, Макса..., - он уложил ее спиной на стол, но Хана приподнялась и сунула ему в руку пожелтевшую, старую бумагу:

- Это семейное..., - простонала она, - амулет, для любящих сердец..., Пусть его половина будет у тебя, мой Волк..., - Макс бросил косой взгляд на испещренный старыми, выцветшими значками пергамент: «Малышка суеверна, оказывается». Он наклонился и закрыл ей рот поцелуем: «Спасибо, милая. Ты ведь меня любишь?»

Ему просто хотелось услышать это от женщины, ощутить ее тепло, ее покорность. Кассандра зашептала: «Тебя, тебя одного...». Волк сказал себе:

- Теперь все, так, как надо. А ее я все равно найду, - он закрыл глаза и сжал амулет в руке, - рано или поздно.

Стол скрипел, раскачивался. Он, на мгновение, вздрогнул. Пергамент был холоден, как лед. Девушка металась, что-то бормоча. За раскрытым в сад окном, внезапно, потемнело. Порыв ветра захлопнул ставню, хлынул крупный дождь. Зазвенело стекло в раме, вихрь поднял со стола смятые бумаги и закружил их по комнате. Вдали послышались раскаты грома.

Часть одиннадцатая

Санкт-Петербург, февраль 1881

За окном маленькой, уютной, комнатки обставленной мебелью красного дерева, было темно. Выл ветер, бросая на стекло, потеки мокрого снега. На пустынной площади перед Смольным собором едва мерцали, раскачиваясь, газовые фонари. До слабого, зимнего, петербургского рассвета оставалось несколько часов. В коридоре, за дверью, коротко, требовательно, затрещал звонок.

Вера знала, что воспитанницы еще спят, укрывшись тонкими, шерстяными одеялами, свернувшись в клубочек. В огромных, с высокими потолками, дортуарах зимой всегда было холодно. У нее в комнате горел камин. Она пошевелилась среди сбитых простыней и посмотрела на часы. Было без четверти шесть. Утренняя молитва начиналась в семь. За туалет воспитанниц отвечали дежурные, девочки из старших классов. Вера надзирала за маленькими пансионерками, «кофейным» классом. Ей надо было подняться, одеться и проследить, чтобы девочки по парам пошли в церковь.

Потом был завтрак, пока еще скоромный, с крохотным кусочком черного хлеба, толикой масла и такой же маленькой порцией мяса. После этого начинались занятия. Вера лежала, стараясь не класть руку на живот. Начальница института, Ольга Александровна Томилова, страдала болезнью глаз, была близорука, и пока ничего не замечала. Вера безжалостно, кусая губы, затягивала корсет. Другие классные дамы смеялись:

- Мадемуазель Соловьева, не надо себя мучить. Дородство вам к лицу.

Верочка чувствовала, что краснеет. Женщина уходила, пробормотав какие-то извинения.

- Надо сказать, - она, тяжело поднялась, и постояла, глубоко дыша, - сказать ему. Он обрадуется. Он говорил, что любит меня, хочет на мне жениться, увезти в Америку…, - ее не тошнило, как осенью. После Рождества утренняя рвота прекратилась. Вера заметила, что на щеках появился румянец.