Вельяминовы. Начало пути. Книга 2

Он вдохнул запах осенних, пышных цветов и добавил: «Она все время хочет убежать — верит, что мать жива, и что она ее ждет».

— Бедное, бедное дитя, — вздохнула настоятельница. «Но ничего, сеньор Себастьян, любовь Иисуса и Божьей Матери лечит страдающие сердца. Пойдемте, я сама отведу ее в келью, и попрошу, чтобы за ней ухаживали особенно тщательно».

«Чтобы только это тварь окончательно помешалась, — искренне попросил Себастьян, идя к возку. «Не хочу я брать такой грех на душу — убивать крещеное создание, хоть оно и отродье бандита и шлюхи. Пусть сойдет с ума и сдохнет сама, пожалуйста».

— Белла, — тихо позвал он, снимая замок с двери возка, — мы приехали.

Из темноты донесся поток отборных ругательств и настоятельница ахнула: «Сеньор Себастьян!».

Девчонка выпрыгнула на землю, и тут же, ужом, метнулась под возок — Вискайно едва успел поймать ее за треснувший подол.

— Cabron! — выплюнула девка и тут же, невинно, добавила: «Он сам такое говорит, я только повторяю»

— Попрощайся со своим отцом, Белла, — сухо сказала монахиня.

— Он мне не отец, — девка упрямо вздернула подбородок и тряхнула грязными волосами. «Мой отец — Ворон».

Настоятельница взяла ее сильными пальцами за руку, и девка, вскинув зеленые глаза, — под левым красовался синяк, глядя на Себастьяна, рассмеялась: «Гори в аду».

Монахиня потащила упирающуюся, вырывающуюся девку внутрь, и Себастьян, облегченно вздохнув, перекрестился.

— Ну а теперь, — в Рим, — Себастьян расплатился с возницей и быстрым шагом пошел к гавани. «Пусть, — улыбнулся он, — глядя на тихую, бирюзовую воду, — пусть сгниет здесь, по соседству с этим проклятым Куэрво. Вот и славно, — где отец свою смерть нашел, там пусть и его отродье подыхает».

Сверху раздался шелест крыльев. Себастьян поднял голову, и увидел, как чайки рассаживаются на сером булыжнике набережной. Большой, белый альбатрос парил над выходом в открытое море. «Как раз там, где эта собака взорвал свой корабль, — вспомнил Себастьян.

Альбатрос поймал порыв ветра, и, пролетев над головой Себастьяна, покружив над собором, — опустился на черепичную крышу монастыря.

Интерлюдия Гоа, осень 1600 года

На темной воде маленького бассейна колыхались цветки лотоса. Здесь, в тени пальм, было почти прохладно, и Джованни, посмотрев на женщину, сидящую напротив, смешливо сказал:

«Вот уж не ожидал, что это вы. Я же вас уже видел, в соборе, сеньора Амрита».

— Я вас тоже запомнила, — темно-красные губы чуть улыбнулись, и она, указав на столик резного дерева, сказала: «Берите, хоть и не очень жарко пока, но все равно — лучше кокосового молока ничего не найдешь. И халву возьмите, я ее из этих орехов делаю, что португальцы сюда завезли, когда я еще молодой была.

— Вы и сейчас молоды, — Джованни посмотрел на сеньору и добавил: «Вы же, наверное, младше меня».

Она покачала красивой головой — волосы цвета красного дерева, побитые сединой, были разделены, пробором и заплетены в уложенную на затылке косу. Гранатового цвета сари, расшитое золотом, облегало ее смуглые плечи. Она поправила кружевную накидку и грустно сказала: «Я вас старше. Ну, впрочем, это неважно. Вы здесь надолго, или так, проездом?».

— Пока надолго, — Джованни помолчал. «В Риме недовольны, как бы это сказать, тем, что здешние христиане сохраняют приверженность старым обрядам. Я, конечно, постараюсь осадить местных инквизиторов, но вы там предупредите, кого надо, — пусть люди пока будут осторожнее.

С океана дул легкий, соленый ветерок, шелестели листья деревьев над головой, и Джованни, на мгновение, прервавшись, подумал: «Да, все правильно. Подожду Хосе — пока он вернется от этих йогов, или как они там называются, — все ему скажу, и исчезнем. Хватит уже, устал я».

— Устали вы, — ласково сказала женщина. Она отпила из серебряного бокала и усмехнулась:

«А я вот так всю жизнь, святой отец, с двадцати лет этим занимаюсь. Раз в месяц прогуляешься в порт, передашь письмо, — ну, скажем, в Бордо. А потом опять — смотри, слушай, запоминай».

— Вам не одиноко? — вдруг спросил Джованни, глядя на изящный, беленый домик, на каменную, с деревянной крышей, террасу, на какие-то местные, пышные цветы, что росли в саду. «У вас же нет семьи?».

Сеньора Амрита потрогала золотой крестик на шее и вздохнула. «Мои родители были браминами, — ну, вы знаете, кто это».

— Каста священников, — кивнул Джованни.

— Когда португальцы сюда пришли, нас стали крестить, — женщина смотрела куда-то вдаль.

«Всех, без разбору. Кто успел, — она махнула рукой, — бежал на север, а кто не успел… — она не закончила и поиграла кольцами на пальцах. «Я осиротела в два года, сеньор Джованни, вы уж простите, что я вас так называю, — а не святым отцом».

— Извините, пожалуйста, — он потянулся и коснулся смуглой, маленькой, сильной даже на вид руки. «Ну, вот, — женщина вздохнула, — меня подобрал португальский торговец, крестил, заботился обо мне, — ну, как заботятся о товаре, — он хотел меня продать потом, дорого, — она кивнула в сторону океана.