Вельяминовы. Век открытий. Книга 1

Девушка села за стол, и, закинула ногу на ногу. Она была в крепких, потрепанных ботинках на шнуровке, в коротком, по щиколотку платье. Джон, отведя глаза, велел себе: «Не смотри туда». Однако все было тщетно. Он следил взглядом за ее стройной ногой, в темном, простом чулке. Девушка что-то говорила. Джон, даже не пытаясь слушать, любовался ее полными, розовыми губами, вьющимися на виске белокурыми локонами.

- Гиацинты, - вспомнил Джон. «Папа маме подарил гиацинты, когда ей в любви объяснялся. Мама мне рассказывала. Господи, да о чем это я? Она курьер радикалов, надо за ней проследить, доложить папе…»

Он хлопал вместе со всеми, даже не зная, почему хлопает. Потом они тихо спели «Марсельезу». У девушки оказался красивый, высокий голос. У стены стояло старое, расстроенное фортепьяно. Чайка предложила: «Я умею играть, товарищи. У вас, наверняка, свои песни есть. Я подберу, по слуху».

- Вы первый раз в Лондоне, товарищ Чайка? - спросил О'Брайен. Гликштейн, укоризненно, отозвался: «Фрэнсис, разве ты у себя, в Ирландии, интересовался бы таким у курьера?»

- Я к тому, - ирландец весело подмигнул девушке, - что я мог бы показать товарищу Чайке город. Если она захочет.

Чайка только улыбалась. Джон, все любуясь ей, решил: «Никуда я ее не отпущу. Она, кажется, на меня тоже смотрит».

Полина давно заметила невысокого, стройного, светловолосого юношу, в потрепанной, но чистой, аккуратно зашитой куртке. Лицо у него было загорелое. Прозрачные, светло-голубые, в темных ресницах глаза, напомнили ей те, что она видела у своей матери. Полина отчего-то покраснела. Свернув папироску, девушка рассмеялась. Сразу несколько мужчин зажгли спички.

Она выбрала ту, что держал юноша. Выпустив дым, Полина лукаво сказала: «У вас очень красивый загар, товарищ….»

- Джон, - он смешался, но все не отводил от нее глаз.

- Джон Брэдли, товарищ Чайка. Я седельщик, на воздухе работаю, вот и…, - Джон не закончил, а потом она присела к пианино. О'Брайен пустил по рукам оловянную флягу с виски. Они спели «Песню Диггеров», «Черного шахтера» и «Фабричный колокол». Джон знал все эти песни. Мать выросла в Лидсе, среди рабочих. Он с детства помнил ее ласковый, убаюкивающий голос. Мать сидела рядом с его кроваткой, не касаясь мальчика, - это было запрещено, - и пела, или рассказывала ему шахтерские легенды.

Откуда-то появилась скрипка, и они закричали: «О'Брайен!». Ирландец отхлебнул виски и сплюнул на пол: «Сейчас здесь будет совсем, как в дома, в Корке!».

Сначала они все-таки спели гимн «Молодой Ирландии», а потом начались танцы. К девушкам сразу выстроилась очередь, их было меньше. Джон, разочарованно, подумал: «Она мне откажет, конечно». В открытое окошко была видна луна, всходившая над черепичными крышами Уайтчепеля. Играла скрипка, пахло виски, и табаком. Джон, вздрогнув, почувствовал прикосновение чьей-то руки. Чайка стояла совсем рядом. Он ощутил нежный, едва заметный аромат.

- Фиалки, - понял юноша. «Я был дурак. Конечно, фиалки. Их я ей и подарю».

- Вы танцуете, товарищ Джон? - спросила она. Чайка говорила по-английски с милым акцентом. Джон прислушался:

- Она не француженка. Однако у нее очень хороший язык. Понятно, что она с детства его знает, - он помотал головой и смешливо сказал себе: «Да какая разница. Все равно я ей куплю цветы и объяснюсь в любви. Прямо завтра. Только надо узнать, где она живет. Но я ее провожу, все просто».

- Конечно, товарищ Чайка, - Джон обнял ее за талию, и они закружились по комнате.

На лестнице, легко дыша, она наклонила голову над зажженной им спичкой: «Товарищ Джон, вы верите в любовь с первого взгляда?»

- Верю, - только и успел ответить Маленький Джон. У него были крепкие, ласковые губы. Полина, чуть слышно застонав, вспомнила: «Мужчина и женщина соединяются, следуя взаимному влечению».

В окно слышался звон колоколов, а они все никак не могли оторваться друг от друга. Воротник его рубашки распахнулся, Джон целовал начало ее шеи, прикрытой скромным платьем. Полина увидела блеск цепочки на его загорелой, гладкой коже.

Уезжая в Южную Африку, Маленький Джон сходил к ювелиру, и попросил снять золотую оправу с медвежьего клыка.

- Мне она там совершенно ни к чему, - сказал юноша. Ювелир кивнул и окружил клык медью, повесив его на такую же цепочку.

- Что это у тебя? - Полина просунула руку к нему под рубашку. Джон едва сдерживал себя. Целуя ее пальцы, он выдохнул: «Семейная вещь, от моего отца. Кто-то из моих предков убил медведя, давно еще».

Полина замерла. Она вспомнила себя, пятилетнюю, толстый, персидский ковер в детской на Ганновер-сквер и двоих кузенов. Это был единственный раз, когда мать привезла ее в Лондон.

- Правильно, - подумала Полина, - дедушка Джованни был еще жив. У дяди Бенедикта и тети Антонии родились двойняшки. Им как раз годик исполнился. Старшего моего кузена зовут Пьетро. Он священник, ему сейчас двадцать семь, как и Питеру Кроу. А это граф Хантингтон, Маленький Джон. Вот откуда я помню его глаза.