Вельяминовы – Время Бури. Книга первая

Они с Джоном гуляли по галереям, а потом пришли обратно к портрету мадемуазель Бенджаман. – Они чем-то похожи, – юноша, искоса, глядел на Лауру, – хотя они не родственники. Не прямые родственники, то есть. Кузен Теодор, в Париже, он прямой потомок мадемуазель Бенджаман. Но портрет миссис ди Амальфи писала…, – Джон напомнил об этом Лауре. Девушка улыбнулась:

– У нас есть пастели ее руки, семейные. Очень интересно их рассматривать. Бабушка Изабелла была отличный живописец…, – они сидели на диване, немного поодаль друг от друга. Джон, наконец, собрался с духом. Волосы Лаура убрала под шляпу, на загорелый висок спускалась темная прядь. Закинув ногу на ногу, девушка обхватила колено тонкими пальцами.

– Лаура…, – Джон откашлялся, – я давно хотел сказать, в Кембридже, два года назад…, – он зарделся:

– Ты мне очень нравишься, Лаура, и, если я тебе по душе, то…, – юноша смешался: «Я понимаю, у тебя работа…»

Лаура помотала головой:

– Не работа, Джон. Спасибо тебе, – она поднялась, Джон сразу встал:

– Просто…, – Лаура отвернулась, – просто мне нравится другой человек, – Джон пожал протянутую руку. Стук ее каблуков затих, юноша попросил: «Пусть она будет счастлива, пожалуйста».

Сбежав по ступеням Национальной Галереи, Лаура огляделась в поисках такси. День стоял яркий, свежий. Над Трафальгарской колонной кружились птицы, площадь забили автобусы, люди торопились в подземку. Замахав, Лаура рванула на себя дверцу автомобиля:

– Ничего не хочу загадывать, – она выдохнула, – ни о чем не хочу думать. Скажу ему, вот и все. Я знаю, где он остановился, он мне говорил, – бешено, прерывисто билось сердце.

– В Блумсбери, пожалуйста, – выдавила из себя Лаура. Она сжала руки в кулаки: «Как будет, так и будет».

Сидя в такси, она повторяла:

– Нельзя, нельзя. Если о таком узнают в Уайтхолле, а, тем более, если слухи дойдут до Хью или дяди Джона, меня с волчьим билетом выгонят из министерства. Это смерть карьеры. Дядя Джон не посмотрит на то, что я родственница, – чтобы отвлечься, Лаура закурила папиросу. Девушка нашла в сумке телеграмму от кузины, из Бомбея. В особняке семьи Вадия устроили благотворительную детскую клинику, Тесса жила при больнице. Ожидая самолета в Сингапур, Лаура заселялась в гостиницу. Тесса обещала за ней присмотреть, пока кузина гостила в городе.

– Она моя ровесница, – Лаура комкала телеграмму, – получила в Бомбее, диплом врача. Отец ее был врачом, и дед. Мистер Грегори, что на леди Джейн женился. Они помогали прокаженным, лечили их. Тетя Юджиния говорила, что их в Индии святыми называют, как бабушку Элизу и дедушку Виллема, – блаженные Елизавета и Виллем Бельгийские считались покровителями целомудрия. Паре молились об избавлении от запретных страстей.

– И мне надо помолиться, – Лаура сжала руки, – меня совсем не такому учили. Мы никогда не поженимся, он не католик, я не японка. Они войдут в альянс с Гитлером, – Лаура рассердилась:

– Пакт здесь совсем не причем. Наримуне любит свою родину, он благородный человек…, – такси остановилось на светофоре. По словам тети Юджинии, Тесса, хоть и ходила в церковь, но стала буддийской монахиней.

– Так разве можно? – недоуменно спросила Лаура. Женщина развела руками:

– Ее отец лечил покойного Далай-Ламу, того, что три года назад умер. Тесса с детства в Лхасе росла, мать ее в Китае родилась. Она крестилась, чтобы обвенчаться, но все равно…, – леди Кроу улыбалась:

– Тесса училась у Далай-Ламы, девочкой, а пять лет назад обеты приняла. Буддисты не видят ничего плохого в том, что она церковь посещает, а священники в Индии к такому привыкли.

Лаура решила: «Если я его не застану, то развернусь и уйду».

Наримуне жил в хорошем, скромном пансионе неподалеку от Британского музея. Они с кузеном бродили по галереям Кроу, рассматривая индийские, китайские и японские вещи. Наримуне говорил о японском искусстве. В замке, у него был сад камней и сад воды. Кузен описывал горные деревни, к западу от Сендая, буддистские монастыри, водопады, старые сосны, и соколов, кружащихся в небе. Наримуне читал стихи Сайге и отрывки из «Записок у изголовья».

Лаура рассказывала о тосканских городах, о Сиене и Сан-Джиминиано, о каменных башнях, фресках Джотто и венецианских палаццо. Они не касались друг друга. Наримуне открывал для нее дверь, и отодвигал стул, в ресторане. Они, изредка, краснея, смотрели друг на друга. У него были длинные, темные ресницы, красивые, глубокие глаза.

Кузен называл ее Лаурой-сан, терпеливо, вежливо поправляя ее ошибки в японском языке. Лаура, в Кембридже, попросила его говорить по-японски, ссылаясь на то, что ей необходима практика. О своем предполагаемом, а теперь случившемся назначении, она не упоминала.

– Развернусь и уйду, – девушка, подняла руку к звонку, – значит, не судьба, значит…, – дверь распахнулась, она отпрянула.