Вельяминовы. За горизонт. Книга 2 (СИ)

– Вряд ли кто-то из них остался в Мюнхене, – заметил он ранним утром комиссару, занимавшемуся уголовными делами, – поверьте моему опыту, после таких акций… – Циммерман поискал слово, – в общем, убийцы немедленно покидают город. Опасность мне не грозит, а вам нужны все свободные руки… – комиссар просматривал запись его допроса. Серые глаза остановились, словно наткнувшись на что-то:

– Вы участвовали в движении Сопротивления в Бельгии… – Леон кивнул:

– Четыре года, то есть почти пять, до освобождения страны. Я воевал в партизанских отрядах в Бельгии и Франции. Моих родителей гестапо депортировало на восток, в лагеря уничтожения… – комиссар, плотный мужчина, старше Леона лет на десять, закрыл папку: «А». Циммерман предпочел не интересоваться тем, что полицейский делал во время войны:

– Меньше знаешь, лучше спишь, – мрачно подумал он, – но Краузе в то время был подростком, он ни в чем не виноват… – Леон знал, что министерства в Бонне наполняют бывшие служащие рейха и даже бывшие члены СС:

– Денацификация, ерунда… – он затянулся сигаретой, – все бывшие члены партии вернулись на работу. К ним присоединились эсэсовцы, отсидевшие короткие сроки. Участникам резни в Мальмеди дали по три года, по пять лет…

Подумав о смерти доктора Горовица в Мальмеди, о его без вести пропавшем сыне, Леон подвинул к себе телефон:

– У полковника Горовица дети остались сиротами, а ведь именно он тогда разоблачил русских шпионов… – несмотря на подписанные Ривкой обязательства о неразглашении секретных данных, она не могла прикусить язык. Циммерман знал о ее допросе в тюрьме Райкерс, знал он и о том, что полковник Горовиц тайно жил в Бруклине, в обличье хасида.

Коснувшись трубки, Леон решил:

– Послушаю Краузе и позвоню… – камера отъехала назад, мюнхенский корреспондент зачастил:

– Именно так, Гамбург. Полиция выступила с заявлением, где говорится, что герр Бандера пал жертвой советских агентов. С нами адвокат Фридрих Краузе, из Бонна, помогающий расследованию… – камеру поставили на мощеной булыжником улице, неподалеку от Мариенплац, где помещался комиссариат:

– Погода сегодня стояла хорошая… – Леон отпил виски, – парень отлично смотрится, словно кинозвезда. Он запомнил мои слова, телезрители его не забудут… – Краузе выступал без галстука, расстегнув ворот белой, помятой рубашки:

– У него круги под глазами и заметна щетина, – хмыкнул Леон, – но так даже лучше. Честный служитель закона, он выполнял гражданский долг… – Фридрих упомянул об участии в съезде ХСС:

– Я католик, верующий человек, – серьезно сказал парень, – я немец и не могу мириться с тем, что по нашей земле беспрепятственно разгуливают советские шпионы. Хватит и того, что половина Германии превращена в страну рабов, страдающих под пятой коммунизма… – Леон склонил голову:

– Он обещает сделать все, чтобы жители Германии спали спокойно. Молодец, он вызывает доверие, несмотря на молодость… – Леон приглушил звук на телевизоре.

Он успел поговорить с Нью-Йорком, застав жену и сына за утренними сборами. Об убийстве Бандеры он, конечно, не заикался. Леон не хотел волновать жену:

– Ривка и так беспокоилась, что я полетел в Европу. Она думала, что я начну искать виновных в смерти родителей, мстить им… – он вспомнил выстрел, разнесший затылок Катрин, светлые, испачканные кровью волосы:

– Что искать… – Леон потушил сигарету, – она предала моих стариков, донесла на них немцам, а немцы либо погибли, либо сидят сейчас на теплых должностях, как комиссар. Может быть, он тоже депортировал евреев из Мюнхена. Прошлого не изменишь, но можно изменить будущее… – с сыном он поболтал по-французски. Джошуа хорошо давались языки, обучение в его школе тоже велось на французском:

– Он хочет работать на правительство, в Государственном Департаменте… – Леон повертел блокнот, – но денег в таких делах нет вообще. Посмотрим, как все дальше пойдет… – сына пригласили на большой ханукальный праздник к Горовицам:

– Прилетает Аарон из Израиля. Траур по дяде Меиру к тому времени закончится, – заметил мальчик, – они устраивают театральное представление. Мы с Хаимом будем еврейскими воинами… – из блокнота выпали два наброска, руки полицейского художника. Леон рассматривал эскизы:

– Они меня тоже, наверняка, запомнили. Но откуда русским знать, кто я такой? Прохожий и прохожий…

Младший, светловолосый юноша, следивший за Бандерой, кого-то неуловимо напоминал Леону. Он рассматривал легкий шрам на щеке молодого человека. В ушах зазвучал возбужденный голос жены:

– Тогда еще не жены, – поправил себя Леон, – мы хотели сходить в кино, но оказались в полицейском участке. Ривка наткнулась в очереди за пончиками на советских шпионов. Одного из них, светловолосого, Ривка видела в Бруклине, и узнала его… – парнишка на эскизе тоже, странным образом, напоминал вице-президента Вулфа. Леон сверился с записной книжкой:

– Номер больницы, домашний телефон, где-то я его найду, несомненно… – он помнил, что командира после войны пытались убить русские, – даже если немцы положат дело под сукно, мы этого так не оставим… – он набрал отельный коммутатор: