Вельяминовы. За горизонт. Книга 2 (СИ)

– По крайней мере, у нее появится настоящий повод для скандала. То есть, она, конечно, ничего не узнает… – он считал недостойным разводиться с болеющей женой. Мишель отозвался:

– Еще побываете, и не раз, обещаю. Кстати, мой предок… – он указал на надпись генерала Лобо, – именно здесь объяснился с любимой девушкой. Можно сказать, это наша семейная традиция, мадемуазель Лада. Я хочу ее продолжить… – Лада оказалась в его руках:

– Товарищ Мишель… – склонив голову, он поцеловал мягкие губы.

Настаивая на безукоризненном порядке в больнице, Гольдберг, как шутила покойная Цила, дома позволял себе расслабиться. В особняке, в его кабинете, на просторном столе громоздились растрепанные папки с историями болезни и рентгеновскими снимками. Антикварный ковер из вещей де ла Марков, усеивали чеканные медные пепельницы, полные окурков. Кабинет он всегда убирал сам, и тому же учил Виллема.

Слегка искривленные, ловкие пальцы орудовали тряпкой. В комнате пахло уксусом:

– Ты женишься, – Эмиль подал юноше тряпку, – но жена, милый мой, не домашняя прислуга. Надо уметь управляться с хозяйством. Протрем стекло газетой, и все заблестит… – юноша не пускал Гольдберга мыть окна:

– В казарме мы все сами делаем, – заметил будущий лейтенант бельгийской армии, – не в вашем возрасте, дядя Эмиль и не с вашими ранениями, скакать по стремянкам… – с пятилетними двойняшками Гольдберг, впрочем, чувствовал себя молодым:

– Тиква уедет в Брюссель, – падчерица собиралась поступать в Консерваторию, – но девочки и Гамен еще долго останутся при мне… – телевизора Эмиль так и не завел.

Вечерами они сидели в гостиной, у радиолы. Тиква устраивалась за обеденным столом, обложившись тетрадками, Брюссель транслировал детскую передачу. Девчонки хрустели печеньем, Гамен умильно смотрел на блюдо со свежими бисквитами. На черной шерсти шипперке белел налет сахарной пудры:

– Ему нельзя сладкое, милые… – Гольдберг замечал движение детской ручки, – собаки такого не едят… – шипперке облизывался, поводя пушистым хвостом. Двойняшки хихикали:

– Немножко, папа, одну крошечку. За обедом он ничего не получил, надо его побаловать… – прошлой осенью девочки, одновременно, начали читать. Гольдберг подписался на Tintin и новый британский журнал для детей, Eagle. Издания приходили с бесплатными приложениями для раскрашивания. Девчонки сопели под боком у Гольдберга, скрипели цветные карандаши:

– Я туда поеду, – Роза уперла нежный пальчик в карту Африки, – Маргарита едет, и я поеду… – Эмиль перегнулся через плечо дочки:

– Тинтин в джунглях, – он потрепал темные локоны Розы, – значит, Элиза отправится в Израиль, а ты подашься на юг… – Роза кивнула:

– Я стану врачом, как ты, папочка. То есть учительницей, как была мамочка… – Роза каждую неделю меняла планы:

– Элиза тоже хочет стать врачом. Впрочем, все еще может повернуться по-другому… – впуская Мишеля в квартиру, он развел руками:

– Прости за беспорядок. Мадам Дарю убирается раз в неделю, но время ее визита еще не пришло… – Маляра он перехватил поздним утром у станции метро Гамбетта. Отправляясь на кладбище, Эмиль на всякий случай сунул в карман твидового пальто бельгийский браунинг:

– Очки я не снимаю, но слух у меня хороший, – мрачно подумал он, ожидая поезда метро, – Мишель должен забрать ее из отеля на лимузине… – на вечеринке, несмотря на шум, Гольдберг уловил приглашение на прогулку, – как бы не оказалось, что лимузин поедет в другом направлении. Например, на север, в Гавр, где стоит советский корабль… – он вспомнил о нападении на Инге и Сабину в Норвегии:

– Советы распоясались, – пальцы привычно легли на пистолет, – из-за них Сабина потеряла ребенка и едва не осталась инвалидом. Они, видимо, забыли, кому перешли дорогу. Мне не двадцать пять лет, как Инге, а пятый десяток, но с гэбистами я справлюсь… – по глазам Маляра Гольдберг понял, что тому нравится советская актриса. Не думая о привычно ноющей спине, Эмиль легко взбежал по лестнице на авеню Гамбетта:

– Вернее, он потерял голову. Правильно говорят, седина в бороду, бес в ребро. Советы, наверняка, знают, что случилось с Лаурой, знают, что она живет затворницей. Они подослали Мишелю медовую ловушку… – ситроен директора музея Оранжери стоял у входа на кладбище. Машину заперли, но ничего подозрительного Гольдберг не обнаружил:

– Крови рядом нет, шины не спущены… – он попинал покрышки, – его могли перегрузить в другую машину в бессознательном состоянии. Мы так похищали гестаповского бонзу в Брюсселе, в сорок третьем году. Тоже, кстати, на кладбище… – бонзу на кладбище привела покойная Роза, тогда еще мадемуазель Савиньи:

– Она сделала вид, что хочет почтить память покойной матушки, – усмехнулся Гольдберг, – гестаповец, сентиментальная тварь, растрогался, и предложил ее сопровождать. Он волновался за девушку. Кладбище место уединенное, мало ли что случится… – случился десяток подпольщиков во главе с Гольдбергом. Бонза уехал с кладбища в багажнике неприметного опеля: