Величайшие русские пророки, предсказатели, провидцы

Как он ее ни испытывал, Фортуна с недюжинным терпением предохраняла Пушкина от направленных на него ударов. Особенно наглядна в этом смысле история января 1836 года, когда поэтом был вызван на дуэль граф В. А. Сологуб. Александр Сергеевич, посчитав, что на балу тот был дерзостно нескромен во время разговора с Натальей Гончаровой, направил графу письменный вызов. Однако по окончании бала вызов до него не дошел, так как Сологуб сразу отбыл в Тверь. Уже в Твери в конце месяца он получил послание за подписью А. Н. Карамзина, который исполнял просьбу поэта и передавал вызов Сологубу. Граф ответил, что готов дать удовлетворение Пушкину. Тот собрался было выезжать в Тверь, но тут безвременно скончалась матушка поэта. Задержанный похоронами и другими делами, он написал Сологубу, что не имеет возможности приехать, и просил его за это извинить. Лишь в первый день мая Пушкин добрался до Твери, но там его ждало послание от графа, которого именно в этот день дела принудили в срочном порядке выехать из города. Поэт вернулся в Москву, где четвертого мая приехавший граф Сологуб потребовал у него объяснений. Дуэль предотвратило лишь вмешательство друга поэта Павла Нащокина, которому удалось примирить Пушкина и Сологуба.

Предсказание угнетало поэта и в то же время позволяло ему иногда быть совершенно беспечным. Так, многих удивляло спокойствие Пушкина накануне поединка с прозванным Американцем графом Толстым, несмотря на то, что тот был завзятым дуэлянтом. По свидетельству А. Н. Вульфа, готовясь к дуэли и стреляя вместе с ним в цель, поэт раз десять повторил: «Этот меня не убьет, а убьет белокурый, так колдунья пророчила».

Что касается его настороженности и душевного напряжения, они проявлялись так же наглядно, особенно незадолго до конца жизни Пушкина. Навестив как-то Зинаиду Александровну Волконскую, он нашел ее сильно расстроенной, точнее, она была в горе: обстановку ее роскошного дома украшали статуи, и одна из них осталась без руки — кто-то ее отбил. Один из друзей поэта вызвался приделать руку, а к Пушкину обратились с просьбой, чтобы он подержал лестницу и свечу. «Нет, нет, — вскричал поэт, — я держать лестницу не стану! Ты белокурый. Можешь упасть и пришибить меня на месте». Этот эпизод известен багодаря воспоминаниям В. А. Нащокиной, которая сообщила про еще один, подобный случай. Будучи в каком-то доме, «в числе гостей Пушкин заметил одного светлоглазого, белокурого офицера, который так пристально и внимательно разглядывал поэта, что тот вспомнил пророчество, поспешил удалиться от него из зала в другую комнату, опасаясь, как бы тот не вздумал его убить. Офицер последовал за ним, и так и проходили они из комнаты в комнату в продолжение большей части вечера. „Мне и совестно было, и неловко было, — говорит поэт, — и, однако, я должен сознаться, что порядочно-таки струхнул“».

Держа в голове все то же пророчество, Пушкин, для которого верховая езда была любимым занятием, отказывался от прогулки верхом, если в его распоряжении была лошадь только белой масти.

С. А. Соболевским было сообщено следующее: «По свидетельству покойного П. В. Нащокина, в конце 1830 года, живя в Москве, раздосадованный разными мелочными обстоятельствами, он (Пушкин) выразил желание ехать в Польшу, чтобы там принять участие в войне: в неприятельском лагере находился кто-то по имени Вейскопф (белая голова)[42], и Пушкин говорил другу своему: „Посмотри, сбудется слово немки, и он непременно убьет меня“».

Схожую фамилию, Вейсгаупт, носил вождь иллюминатского крыла масонства, в которое Пушкин был принят. Во времена поэта иллюминатской ложей в Петербурге была «Полярная звезда», и Александр Сергеевич относился к ней негативно. Сергей Соболевский «как-то изъявил свое удивление Пушкину о том, что он отстранился от масонства, в которое был принят, и что он не принадлежал ни к какому тайному обществу». Поэт отвечал другу: «Разве ты не знаешь, что все филантропические и гуманитарные общества, даже и самое масонство, получили от Адама Вейсгаупта направление, презрительное и враждебное существующим государственным порядкам. Как же мне было приставать к ним?» Можно предположить, что фамилия главного иллюмината лишь укрепила Александра Сергеевича в его неприставании.

Практически всем знакомым поэта было известно про предсказание госпожи Кирхгоф, а в течение нескольких лет, предшествовавших его гибели, Пушкин сам заставлял окружающих вспоминать о пророчестве, все чаще испытывая судьбу. По воспоминаниям А. Н. Муравьева, на обращенный к нему вопрос, по какой причине Пушкин, оказавший ему «столь много приязни», написал на него такую злую эпиграмму [ «Лук звенит, стрела трепещет»], Соболевский отвечал: «Пушкин довольно суеверен, и потому, как только случай сведет его с человеком, имеющим все сии наружные свойства [то есть белокурость и высокий рост], ему сейчас приходит на мысль испытать: не это ли роковой человек? Он даже старается раздражить его, чтобы скорее искусить свою судьбу».