Величайшие русские пророки, предсказатели, провидцы

И «виновник» пока что не обнаруживался. Сам Чарторыйский пребывал в уверенности, что никто из его родственников не мог совершить кражу, равно как люди из прислуги, жившие в замке десятилетиями и служившие графу верой и правдой. Мессинг уже склонялся к мысли, что драгоценная брошь все же каким-то образом покинула пределы замка, и намеревался довести свое мнение до графа, но ему не давала покоя загадочная деталь — слабоумный мальчик, сын одного из слуг. Только его из всех многих обитателей замка не удавалось «прослушать». Мессинг стал внимательней приглядываться к поведению мальчика и обнаружил, что того чрезвычайно привлекало все блестящее — он буквально застывал, неотрывно глядя на какой-нибудь блестящий предмет. Неужели «сорочья болезнь»? Мессинг проводит эксперимент, достает из кармана жилетки свои золотые часы, покачивает ими в воздухе, словно рассеянно поигрывая, а сам не спускает глаз с мальчика. Уловив его завороженный взгляд, он оставляет часы на столе и притворяется, что уходит, а сам прячется за дверью, продолжая наблюдать оттуда за мальчиком. Как только Вольф Мессинг исчез за дверью, мальчик кинулся к столу, молниеносно схватил часы и выбежал из зала. Мессинг поторопился вслед за ним, чтобы понять, как малыш распорядится своей «добычей». Каково же было его удивление, когда мальчик подбежал к чучелу медведя, стоявшему возле лестницы, остановился и опустил часы в оскаленную пасть зверя.

Мессинг позвал Чарторыйского и попросил его дать распоряжение разрезать чучелу шею. Граф немало удивился, но просьбу Мессинга выполнил. Когда шею вспороли острым ножом, оттуда посыпался блестящий дождь: разноцветные стекляшки, елочные игрушки, столовые приборы, кусочки фольги… Среди этих блестящих предметов оказалась и пропавшая бриллиантовая брошь.

Мессинг не прекращал совершенствовать и развивать свои удивительные способности. Оказалось, что кроме экстрасенсорных и телепатических способностей он обладает еще и даром предвидения и чтения судеб.

Выяснилось это совершенно случайно. «Однажды, еще в тридцатые годы, в Польше, пришла ко мне на прием молодая женщина. Она достала фотографию мужчины, несколько моложе ее по возрасту, имеющего явное родственное сходство с ней.

— Мой брат, — объяснила она. — Два года назад он уехал в Америку. За счастьем. И с тех пор — ни единого слова. Жив ли он? Можете ли вы узнать?

…Я смотрю на карточку брата бедной женщины. И вдруг вижу его словно сошедшего с карточки, чуть вроде бы помолодевшего. В хорошем костюме. И говорю:

— Не волнуйтесь, пани. Ваш брат жив. У него были трудные дни, сейчас стало легче. Вы получите от него письмо на тринадцатый день, считая сегодняшний. Это будет первая весточка от него за два года. Потом он будет вам писать чаще.

Женщина ушла от меня и, как водится, рассказала обо всем соседям. Пошла молва. Дошла до газетчиков. Начался спор в печати: ошибся Мессинг или нет? В общем, на тринадцатый, предсказанный мной день в этом местечке собрались корреспонденты чуть ли не всех польских газет. Письмо из далекой Филадельфии пришло с вечерним поездом».

Сам Мессинг пытался объяснить, как это у него получается, что он чувствует:

«Лучше всего я чувствую судьбу человека, которого встречаю первый раз в жизни. Или даже которого не вижу совсем, только держу какой-либо принадлежащий ему предмет, а рядом думает о нем его родственник или близкий человек.

Рассказанный мною эпизод о польском эмигранте относится именно к числу таких случаев: я держал в руке его карточку, а рядом сидела и думала его сестра. Перебирая в памяти сотни подобных случаев, я не могу не остановиться на единственном ошибочном. Впрочем, не совсем ошибочном.

Дело было опять-таки еще в Польше. Ко мне пришла совсем немолодая женщина. Седые волосы. Усталое доброе лицо. Села передо мной и заплакала.

— Сын. Два месяца ни слуху, ни духу. Что с ним?

— Дайте мне его фото, какой-нибудь предмет его. Может быть, у вас есть его письмо?

Женщина достала синий казенный конверт, протянула мне. Я извлек из него исписанный листок бумаги с пятнами расплывшихся чернил. Видно, много слез пролила за последние два месяца любящая мать над этим листком линованной бумаги. Мне вовсе не обязательно в таких случаях читать, но все же я прочитал обращение: «Дорогая мама!..» — и конец: «Твой сын Владик». Сосредоточился. И вижу, убежденно вижу, что человек, написавший эти страницы, мертв. Оборачиваюсь к женщине:

— Пани, будьте тверды. Будьте мужественны. У вас много еще дела в жизни. Вспомните о своей дочери. Она ждет ребенка — вашего внука. Ведь она без вас не сумеет вырастить его.

Всеми силами постарался отвлечь ее от заданного вопроса о сыне. Но разве обманешь материнское сердце? В общем, наконец я сказал:

— Умер Владик.

Женщина поверила сразу. Только через полчаса ушла она от меня, сжимая в руке мокрый от слез платок.