«Радио будущего — главное дерево сознания — откроет ведение бесконечных задач и объединит человечество. <…> Землетрясение, пожар, крушение в течение суток будут печатаны на книгах Радио… Вся страна будет покрыта станами Радио… <…> Мусоргский будущего дает всенародный вечер своего творчества, опираясь на приборы Радио в пространном помещении от Владивостока до Балтики, под голубыми стенами неба… <…> Из уст железной трубы громко несутся новости дня, дела власти, вести о погоде, вести из бурной жизни столиц. <…> Если раньше Радио было мировым слухом, теперь оно глаза, для которых нет расстояния. <…> Радио разослало по своим приборам цветные тени, чтобы сделать всю страну и каждую деревню причастницей выставки художественных холстов далекой столицы. <…> Подойдем ближе… Гордые небоскребы, тонущие в облаках, игра в шахматы двух людей, находящихся на противоположных точках земного шара, оживленная беседа человека в Америке с человеком в Европе… <…> И вот научились передавать вкусовые ощущения. <…> Даже запахи будут в будущем покорны воле Радио. <…> Современные врачи лечат внушением на расстоянии по проволоке. <…> И наконец, — в руки Радио переходит постановка народного образования. <…>
Теперь снова обратимся к жизни поэта. После тяжелой зимы в Баку Хлебников оказался участником похода специально сформированной Персидской красной армии, которая в начале 1921 года была направлена в Персию для поддержки созданной в провинции Гилян Персидской советской республики. Этим походом преследовались две цели, а именно возвращение контроля над кораблями, уведенными белогвардейцами Деникина из русских портов в иранский город-порт Энзели, и попытка экспорта советского социализма в иностранное мусульманское государство.
Благодаря протекции востоковеда и ираниста Рудольфа Абиха Хлебников был приписан к армии как лектор политотдела и 13 апреля 1921 года отправился в иранский Энзели. Вот как он описал свое путешествие сестре Вере в письме от 14 апреля:
«Храбро как лев пишу письмо.
Знамя Председателей Земного Шара всюду следует за мной, развевается сейчас в Персии. 13/IV я получил право выезда, 14/IV на „Курске“ при тихой погоде, похожей на улыбку неба, обращенную ко всему человечеству, плыл на юг к синим берегам Персии.
Покрытые снежным серебром вершины горы походили на глаза пророка, спрятанные в бровях облаков. Снежные узоры вершин походили на работу строгой мысли в глубине божьих глаз, на строгие глаза величавой думы. Синее чудо Персии стояло над морем, висело над бесконечным шелком красно-желтых волн, напоминая об очах судьбы другого мира.
Струящийся золотой юг, как лучшие шелка, раскинутые перед ногами Магомета севера, на севере за кормой „Курска“ переходили в сумрачное тускло-синее серебро, где крутилось, зеленея, прозрачное стекло волн ярче травы; и сами себя кусали и извивались в судорогах казненных снежные змеи пены. „Курск“ шумно шел на юг, и его белая масляная краска спорит с оперением чайки.
Он был словом человеческого разума, повернутым к слуху величавого моря.
Охотники за кабанами стояли на палубе и говорили про дела охоты. Меня выкупали в горячей морской воде, одели в белье и кормили, и ласково величали „братишкой“. Я, старый охотник за предвидением будущего, с гордостью принимаю это звание „братишки“ военного судна „Курска“ как свое морское крещение. После походившей на Нерчинские рудники зимы в Баку, когда я все-таки добился своего: нашел великий закон времени, под которым подписываюсь всем своим прошлым и будущим, а для этого я перечислил все войны земного шара, в который я верю и заставлю верить других.
День 14/IV был днем Весеннего Праздника, днем Возрождения и отдания чести самому себе (движение самоуважения).
Уезжая из Баку, я занялся изучением Мирза-Баба, персидского пророка, и о нем буду читать здесь для персов и русских: „Мирза Баб и Иисус“.
Энзели встретило меня чудным полднем Италии. Серебряные видения гор голубым призраком стояли выше облаков, вознося свои снежные венцы.
Черные морские вороны с горбатыми шеями черной цепью подымались с моря. Здесь смешались речная и морская струя и вода зелено-желтого цвета.
Закусив дикой кабаниной, собзой и рисом, мы бросились осматривать узкие японские улицы Энзели, бани в зеленых изразцах, мечети, круглые башни прежних столетий в зеленом мху и золотые сморщенные яблоки в голубой листве.
Осень золотыми каплями выступила на коже этих золотых солнышек Персии, для которых зеленое дерево служит небом.
Это многоокое золотыми солнцами небо садов подымается над каменной стеной каждого сада, а рядом бродят чадры с черными глубокими глазами.
Я бросился к морю слушать его священный говор, я пел, смущая персов, и после 1 ½ часа боролся и барахтался с водяными братьями, пока звон зубов не напомнил, что пора одеваться и надеть оболочку человека — эту темницу, где человек заперт от солнца и ветра и моря».