Великая Армия, поверженная изменой и предательством

На улицы Петрограда, на которых собирались мирные жители города, требующие решения продовольственной проблемы, были двинуты войска, а на крыши домов и колоколен забрались полицейские с пулеметами, которым за стрельбу по людям была обещана награда в 1000 рублей каждому стрелку. Для выдачи таких наград Протопопов получил специальную ассигновку[443]. Открытый полицейскими огонь по безоружным и невинным людям окончательно дестабилизировал мирную обстановку в городе и сделал ее фронтовой, что заставило многих граждан взяться за оружие.

25 февраля на сторону городского населения стали переходить городовые и донские казаки, а вслед за ними отказались от усмирения народа знаменитые и прославленные полки Волынский и Преображенский, примеру которых последовали другие полки гарнизона[444]. Солдаты и офицеры гарнизона, возмущенные тем, что полицейские, переодевшись в их форму, приписывали совершаемые ими убийства граждан армии, мгновенно сплотились и стали направляться к Таврическому дворцу, где продолжала заседать дума. Полицейские попытались открыть огонь по многочисленным колоннам, следовавшим к центру города, но «фараонов», как стали называть в народе полицейских, быстро находили и по приказу, исходившему уже из Государственной думы, их арестовывали, но никого до стен парламента не доводили[445].

Хабалов 25 февраля в 4 ч. 40 мин. послал в Ставку шифрованную телеграмму об опасном развитии событий в столице империи и просил совета и помощи. В 9 часов вечера Хабалов получил ответную телеграмму: «Повелеваю завтра же прекратить в столице беспорядки, недопустимые в тяжелое время войны с Германией и Австрией. Николай»[446]. Но к исходу этого дня на стороне восставших уже находилось около 67 тысяч солдат, четвертая часть столичного гарнизона. Революционные войска совместно с рабочими и боевыми дружинами захватывали мосты и вокзалы, громили полицейские участки и жандармские управления, сожгли здание окружного суда и освободили заключенных из тюрем, овладели петроградской крепостью и арсеналом[447]. Все атрибуты центральной и городской власти, в виде разогнанных управ и разрушенных полицейских участков и валявшихся на улицах двуглавых орлов, оказались разбросанными по всему городу, и их никто не собирал, и власти как таковой в Петрограде не стало.

Номинально правительство еще существовало, но оно было недееспособно и разлагалось у себя на глазах. Столкнувшись с недовольством масс и народными волнениями, министры проявили беспомощность и растерянность, вслед за которой последовал страх, сковавший их волю и решимость к борьбе. Все они были похожи на неопытных рыбаков, вышедших в море в надежде на солнечную и безветренную погоду, а попавших в шторм, к которому они не были готовы. Всем здоровым силам в этот час было заметно, что разношерстная кучка ничтожеств, вознесенных игрою случая на вершины государственной власти, жила без конкретных планов и без ясных мыслей, как поступить с набиравшими силу революционными процессами в столице. Жила со дня на день, подстегиваемая в сущности теми же ожиданиями, которые наполняли страну: что-то будет, — что-то должно произойти. И так же готовились: усиливали штаты полиции, обучали городовых и стражников стрельбе из пулеметов, устраивали при участках и становых квартирах склады оружия, всячески старались возродить былые «союзы активной борьбы с революцией», запретили все съезды, кроме астрономического, взяли всю печать под предварительную цензуру, предоставив администрации подвергать конфискациям газеты и иным репрессиям даже то, что цензурой было разрешено[448].

В 12 часов ночи 26 февраля все правительство собралось на квартире Голицына, но никаких решений там не было принято, хотя оно и заседало до 4-х часов утра. Речь шла в основном о том, что «в понедельник в Государственной думе предполагается ряд выступлений, которые заставляют правительство закрыть думу». Все министры, кроме Протопопова, Добровольского и Раева, были против роспуска думы. Протопопов рассказал об уличных беспорядках и настаивал на их прекращении с помощью вооруженной силы. Приглашенный на заседание правительства генерал Хабалов тоже стоял на ужесточении применения военной силы, и сам Голицын попросил у генерала охраны для своей безопасности.[449] Разошлись министры в 4 часа утра, так и не вскрыв и не разрешив ни одного насущного вопроса наступающего дня. В конце заседания было принято решение «просить Государственную думу употребить свой престиж для успокоения толпы».[450] Решено было собраться через 4,5 часа в Мариинском дворце. Журналов совещаний в эти дни не велось.