Великая эпидемия: сыпной тиф в России в первые годы советской власти

Вторая половина 1918 г. в Ярославле была отмечена беспрецедентными запустением городского хозяйства и одичанием городского быта. Разрушенное, выгоревшее, подверженное всем ветрам и любой непогоде, все ветшало, гнило и приходило в негодность. Проблемы ассенизации постоянно обсуждались на заседании медицинских коллегий санитарно-эпидемиологической секции. К счастью, осень 1918 г. была очень теплой, однако врачи понимали, что времени у них нет. Кроме того, через Ярославль собирались провозить большие партии заключенных и военнопленных, что усиливало жилищный и продовольственный кризис и грозило обернуться дополнительными санитарными проблемами.

Чудовищный разгул сыпного тифа и прочих заразных болезней в Ярославле в первые годы советской власти был в значительной мере предопределен. Эпидемии начали свое шествие не только из-за ужасающего санитарного состояния города, как уже было видно из предыдущей главы, но и из-за проблем с жильем — для «уплотнения» были очевидные причины: город сгорел, людям надо было где-то жить. По разным подсчетам ярославцы потеряли от 33 до 66 % всех построек. Сгорели более двух тысяч домостроений, около 5 тыс. квартир, около 15 тыс. комнат. Абсолютно без крова остались 28–30 тыс. человек, что составляло не менее трети населения[231]. По переписи населения, проведенной в августе 1920 г., жилых квартир в Ярославле оставалось 15 518, наличных жителей — 72 849, временно отсутствующих — 10 667[232]. Реально же населения в Ярославле, по данным ярославского статистического бюро, составляло не 83 516, а 129 720 человек с учетом воинских частей, размещавшихся в жилых домах. Теперь, если посчитать, какая жилая площадь приходилась на одного человека (а мы помним норму — 8 кв. м. на человека) то цифра появляется следующая: 1/3 кв. сажени жилплощади[233]. В одной комнате в Ярославле проживали 1020 человек[234]. Очевидно теперь, что стоит за этими цифрами: у каждого жителя, в лучшем случае, был лишь жалкий угол. И сыпняк пришел в гости очень скоро.

Ситуация усугублялась еще и присутствием ярославского гарнизона в городе. В августе 1919 года 35 тыс. солдат, пребывавших в городе, занимали не менее 60 пригодных для жилья строений в разных районах Ярославля. В город привозились все новые и новые раненые. Как мольба, выглядит послание гражданских властей в центр: «Констатируя катастрофическое состояние города в жилищном вопросе… возбудить передел соответствующими центральными органами ходатайство об отмене присылки уже назначенных санитарных поездов»[235]. Поезда тем не менее были присланы. Вряд ли будет преувеличением назвать подобные распоряжения антисоциальными. Источники зачастую создают впечатление того, что многие из мероприятий не были столь необходимы (в Костроме, например, ситуация была гораздо лучше, и чем дальше от столицы, тем проще было бы разместить гарнизоны, эвакуированных, найти большие площади для политических учреждений, что сделать в Ярославле было фактически невозможно). Быть может, это было своеобразным «наказанием» Ярославля за события июля 1918 г.: дальнейшая судьба города, его выживание, была для «центра» проблемой, которую реально власти решать не собирались.

Давайте прогуляемся по Ярославлю весной 1921 г. Что бы мы увидели? Некогда цветущий центр города превратился в один сплошной смрадный остров. Маковки церквей зияли ранами после артобстрела, знаменитые фрески сколоты, стены осыпаются. И везде зловоние. Особенно запущены были некоторые дворы на Рождественской, Пробойной, Гражданской, Воздвиженской, Борисоглебской улицах (эти улицы — самый центр). Врачи, видевшие это, писали: «Нами, например, осматривались следующие дворы, где находится полная клоака заразы и до сих пор меры к очистке не принимаются… Кроме вышеперечисленных дворов, конечно есть еще немало запущенных до невозможности. Улицы и тротуары в 1 и 2 частях города кой-где очищены и свалены в кучи, которые необходимо взять лошадьми»[236]. Любопытно, что комиссия пыталась в строгой форме привлечь граждан, проживающих в домах, к очистке дворов. Можно представить себе горуездную команду «Чекатифа», которая то ходит по квартирам с увещеваниями и угрозами, то, стоя посереди отбросов, вещает на весь двор о необходимости борьбы с сыпняком. В зловонных дворах не пахло лишь отзывчивостью: некоторые жители не только не выходили, но, высовываясь из окон, ругали власть и комиссию, и врачей, и сыпняк, и всех подряд, иные просто смеялись. «Советская площадь. Губпродукт. Двор сильно загажен. Немногочисленные частные жильцы не в силах очистить двор. А учреждение, именно Губпродукт и администрация детского сада „Огонек“ считают себя не обязанными участвовать в очистке»[237].