Великая эпидемия: сыпной тиф в России в первые годы советской власти

Ольга Берггольц, чье детство пришлось на начало 1920-х гг., описала Углич в своих воспоминаниях. Поэтесса рассказывала о жуткой повседневности ярославской провинции, о том, как они с сестрой выменивали гвозди на картофельную шелуху и каким деликатесом была мороженая картошка. Вши, вшивость постоянно присутствуют в ее мемуарах. «Мать ее восьмидесяти лет, — а Надежде Васильевне было пятьдесят, — сидела под окном, искала вшей в белье и бросала их на пол. — Мать, — визжала Надежда Васильевна, — людей бы постыдилась! — А? — переспросила бабушка. — Не ори, Надька… Пусть божьи звери побегают… А поохотиться-то надо, а.»[238]. Вши, голод и холод — три доминанты повседневности детства поэтессы: «И уже лежа в постелях под грудой платья, все еще толковали о политике и еде, а мать снимала крупных вшей с ночных кофточек; вши щелкали, как выстрел, и каждый выстрел сопровождался ужасом матери»[239].

Вместе с медицинской комиссией заглянем в столовую общественного питания № 8, располагавшуюся на Красной улице, где готовилось обедов на 800 человек. Очевидно, подобные столовые были социальными центрами. Что там можно было увидеть? Под окнами столовой и возле дверей соседней квартиры находятся кучи щебня после ремонта и кучи нечистот. По заявлению заведующего столовой нечистоты вывозились, но не в достаточном количестве. «Из верхнего отхожего места выливается все вниз; бывший ватер, который в настоящее время совершенно разрушен и оттуда помои и нечистоты текут на двор и со двора на улицу. От обливания помоями кирпичная стена верхнего ватера размывается и грозит не сегодня-завтра разрушиться. По заявлению того же заведующего было несколько комиссий по ремонту. Дальнейшее пребывание нечистот под окнами столовой недопустимо, и требуется в срочном порядке произвести ремонт ватера, а также и ремонт всей столовой в первую очередь, ибо штукатурка стен и потолка столовой обваливается». Пол столовой и кухни очень грязный. Кладовая для хранения сухих продуктов тоже содержалась не в лучших условиях, пол грязный, стены сырые и заплесневелые[240].

Приюты, школы, детские столовые сразу стали очагами эпидемий. После Первой мировой войны и революции они были переполнены. Персонала и служащих там катастрофически не хватало. «Педагогическое воздействие» и воспитание во многих случаях было вторично: надо было спасти детей, или хотя бы некоторых из них, от эпидемии, настолько ужасны условия, в которых содержались сироты.

Сыты ли были дети в приютах? В документах мы видим паек: хлеба 3/4 фунта, мяса 1/5 фунта, картофеля 1/2 фунта, ландрина 1/30 фунта, сыру 1/60 фунта (крошечный кусочек), соли 1/30 фунта, крупы манной 1/3 фунта, огурцов 1/3 фунта, картофельной муки 2/15 фунта, крупы пшеничной 2/15 фунта. В сущности, паек голодный, и, к счастью для Ярославля, это не шло ни в какое сравнение с тем, что было ниже по Волге. Скудная, однообразная — хоть какая-то — еда здесь все-таки была.

Хватало ли детям одежды? «При осмотре на детях белье весьма заношенное — у многих по 6–7 недель и покрыто вшами. По словам персонала, дети часто воруют белье и продают на базаре»[241], — отмечалось в отчетах врачей, проводивших ревизию. Чем занимались обитатели приюта? Ответ также мы находим в документах: «дети не имеют надлежащего надзора, предоставлены сами себе, занимаются каждый чем хочет…». В школу ходило только пятнадцать человек. Среди подростков постарше формировалась группа с хулиганскими наклонностями, «развившимися на почве отсутствия соответственного воспитания и надзора», пытавшаяся установить свой «порядок». Впрочем, голод и недоедание, а не развращенность нравов способствовали подобному поведению детей. О. Берггольц вспоминала, как в Угличе голодные дети искали себе еду: «Весной мы собирали орешки липы, щавель и пили сок березы. Мы буравили в дереве узенькую дырку и вставляли желобок соломины. Кисловатая, нежная влага сочилась в наши чашки. Летом мы ели бесчисленные корешки, сосали стебли цветов, приготовляли из разных травок салаты, болели дизентерией. Мы хватали все, что можно, цепкие и голодные, как волки.»[242].