Великая эпидемия: сыпной тиф в России в первые годы советской власти

Заглянем еще и в бывший Казанский монастырь, где размещался концентрационный лагерь. В бывших кельях и других помещениях вместо 500–600 заключенных содержалось 3 тыс. человек, в основном военнопленные. Картину предсказать несложно: выгребные ямы переполнены и требуют очищения. При лагере была тесная больница. Больные лежали прямо на полу, на грязных тюфяках — никакого представления о постельном белье просто не было. Полы никогда не подметались и были заплеваны сплошь. Ночью было холод проникал в лишенные стекол окна, отчего несчастных сводило судорогой. «В помещении сестер найдены продукты, хранящиеся на лежанке в непокрытом виде, покрытые массой мух…. При входе в больницу в помещении перед кухней найдена полнейшая антисанитария. Груды мусора лежат прямо на полу в углах. Из-под крана находящегося тут же водопровода течет вода, обильно поливающая весь валяющееся мусор, так как под краном нет ни раковины, ни какого-нибудь ведра. Водопроводом пользуются все заключенные». Таков отчет санитарного врача об осмотре лагеря в августе 1920 г.[257]

Кстати, такая жуткая картина (вши, грязь, нечистоты повсюду) была характерной практически для всех тюрем и мест заключений в первые годы советской власти. Принимая во внимание подобное санитарно-эпидемическое состояние заведений, разумеется, нельзя говорить о его нормальном функционировании и тем более о выполнении чрезвычайно цинично звучащей в подобных обстоятельствах задачи «перевоспитания» человека.

С 1919 г. тиф очень быстро распространялся в Ярославле по ряду причин. Во-первых, располагающийся на Волге город принимал огромное количество беженцев из разоренных западных окраин России, пленных и больных воинов Первой мировой, и инфекционные болезни служили своеобразным «транзитным товаром» (мы склоняемся к той версии, что тиф был привезен в Ярославль). Уже к 1 августа 1918 г. беженцев, выселенцев и эвакуированных в Ярославль насчитывалось 10 642 человека[258]. Во-вторых, как отмечали врачи, «формы промышленной эксплуатации носили, как и везде в Центральной России дикий азиатский характер», то есть не было налажено рациональное использование и удаление производственных отбросов, вследствие чего происходило непрерывное загрязнение вод и почвы[259]. В-третьих, город, после разрушений лета 1918 г. практически лишенный общественных бань, прачечных, с устаревшей и фактически не функционировавшей канализацией, оказался беспомощен перед вшами, главными переносчикам инфекции. Без средств дезинфекции победить их было крайне сложно. Людей прибывало все больше: к 1919 г. окраины Ярославля были переполнены беженцами. Между тем треть жилищного фонда города была уничтожена. Скученность людей из-за недостатка площадей также можно считать катализатором заразных заболеваний.

Первый крупный очаг сыпняка возник в здании Сиротского дома на Екатерининской улице. В конце июля 1918 г. сюда переселили погорельцев из Семеновской гимназии (здания на Семеновской площади тоже сильно пострадали). В августе-сентябре люди постепенно перебирались в другие районы города, и к осени в доме осталось около 200 человек. Размещение их было сравнительно свободным, так как здание было довольно просторным. Большинство размещалось на койках, свободно расставленных в комнатах. Однако довольствие жильцам, разумеется, не было предусмотрено, поэтому днем люди рассеивались по городу в поисках работы, а вечером сходились. Погорельцы жили на верхнем этаже здания. 30 августа 1918 г. гражданку Проневскую, проживавшую на первом этаже, отправили в больницу с диагнозом брюшной тиф. (Брюшной тиф передается в основном бытовым путем: через воду, пищу, мух и грязные руки, поэтому наибольшее значение имела дезинфекция личных вещей больного.) Через две недели врачи изменили диагноз: это был сыпной тиф, что напрямую указывало на возможность заражения всего семейства вышеуказанной гражданки. К тому моменту родственники Проневской были переселены на верхние этажи, к другим погорельцам, инфицирование которых уже началось. На верхнем этаже сыпняк разбушевался уже к середине сентября. 12 октября погорельцев приказали выселить из сиротского дома, однако, учитывая скорое наступление холодов, им разрешили остаться. К комнатам верхнего этажа приставили караул, заперев таким образом людей снаружи (что напоминает средневековый метод карантина во время чумы, когда заболевшие семьи «заколачивались» в домах). Несмотря на охрану, несколько погорельцев тайком выбралась из убежища: голод заставлял людей искать работу. Несколько семей, признанных здоровыми, переселили в большую квартиру на улице Варваринской (д. 7, № 2). Через несколько дней тиф появился и там[260].