Великая Эвольвента

Герой Отечественной войны 1812 г. генерал Алексей Петрович Ермолов – истинно «слуга царю, отец солдатам» – обращался к нижним чинам не иначе как «храбрые товарищи». Жизнь каждого из них была у него на счету. При завоевании кавказских ханов и князьков, известных изуверской жестокостью и бесчинствами даже и над своими подданными Ермолов, в отличие от большей части советских генералов, никогда не прибегал к лобовому штурму укреплённых крепостей. Следуя суворовским принципам, он тщательно разрабатывал каждую операцию, избегая непомерных людских жертв. Потому в декабре 1819 г. при сражении на Манасе против «непобедимых» акушинцев, Ермолов (при соотношении 7000 против не менее 20000 соединённых войск противника) практически не имел потерь. «После сего славного дела весь отряд имел ночлег у селения Лаваши, – пишет историк М. Погодин, – по коему наименовано и сражение сие, стоившее нам только 28 человек убитыми и ранеными». Войско же противника перестало существовать. Докладывая Александру I о разгроме мятежных лезгин в августе того же года, Ермолов особенно подчёркивал, что при Хошни «нет ни одного русского ни убитого, ни раненого». И опять пример, только из другой оперы.

Архитектор Альберт Шпеер, одно время бывший вторым лицом III Рейха, в своих мемуарах приводит, как он пишет, «курьёзный разговор» с гауляйтером Шторхом в самом конце войны. Передав письменный приказ фюрера разрушить в подверенной тому области крайне необходимые для эвакуации мосты и важные в гражданской жизни объекты, Шпеер устно предлагает военному чиновнику не делать этого, сославшись на его (Шпеера) отмену распоряжения. На что гауляйтер, решив не выполнять приказ потерявшего голову фюрера и дважды рискуя своей головой, ответил Шпееру: «Вы очень добры, но я привык сам отвечать за свои поступки». Комментарии излишни.

Но таковые эпизоды случались «тогда» – в советские времена должностного культа личности. Может, что-нибудь изменилось впоследствии? Увы!

Генерал-лейтенант Леонид Ивашов в записях о славном и теперь уже легендарном «приштинском броске» русского батальона в Косово летом 1999 г. сообщает о реакции на него ельцинского окружения. Когда принявший ответственное решение министр обороны Д. Сергеев появился в кабинете Ельцина, то «присутствующие смотрели на него настороженно, и никто особенно не стремился поприветствовать его, обменяться рукопожатием». Однако после ельцинской фразы: «Ну, наконец, щёлкнул по носу…» (здесь президент назвал некоторых руководителей стран НАТО). Тут же из зала донеслось подобострастное: «Вы, Борис Николаевич, не щёлкнули – вы врезали по физиономии», после чего «к маршалу выстроилась очередь с поздравлениями»… [115]

Как видим, среди наших генералов не нашлось ни одного Солдата, который был бы достоин пленённого немца, не потерявшего силы духа даже на пороге смерти.

Подобного холуйства не было и не могло быть в царской армии в период, предшествующий правлению Николая II (при нём было уже всякое). Ибо честь офицера в русской армии ставилась выше жизни. «Для лиц, стоящих у власти, нет, господа, греха большего, чем малодушное отклонение от ответственности», – назидал Пётр Столыпин столоначальников России. Однако в преддверии катастрофы, когда народ разуверился во всём, а чиновная элита не выполняла, да и неспособна была выполнять свои обязанности, слова были уже мало действенны. Очевидно, царская власть даже и в худшей своей ипостаси по отношению к советской была той «гениальной отцовской», на которой «отдыхала» природа власти Советской России. Ибо вред, нанесённый Стране «по простоте» ли, по глупости или по откровенному предательству трудно поддаётся моральной оценке и экономическому подсчёту. Вот и лжереформаторское движение, названное «перестройкой», своими результатами показало, что выкидыш этот оказался не только ядовитым, но ещё и живучим.

Сама же советская псевдонациональность в историческом разрезе стала временным названием того (за весь «партийный период» несформировавшегося, а потому несостоявшегося) «человека», который на колдобинах политического принуждения, социальной и бытийной безынициативности растерял почти свою историческую память. Вернётся ли она, заявит ли о своей самости в отечественной и настоит ли на себе в мировой истории, покажут ближайшие годы. Как их ни меряй, но пороки монаршей власти не шли ни в какое сравнение с «делами» в СССР, где вершины власти, занятой невежеством, оспаривала бездарность. Политические подкидыши, на протяжении десятилетий выращивая себе подобных, являли собой мелкодушие и холопство, хуже которых было лишь предательство национальных интересов.