«Великая грешница» или черница поневоле

Демша сошел с Гнедка, поклонился в пояс.

— Здрав буде, княжич. Не чаял тебя здесь увидеть.

— Чего не чаешь, скорее сбудется.

Василий показал рукой на приземистого всадника с рыжеватой бородой.

— То сродник царя, боярин Григорий Васильич Годунов.

— Сродник царя? Вона, — подивился Демша и отвесил боярину низкий поклон.

Есть чему было диву даться. Сродник царя пожаловал в дальний лесной починок!! Зачем, для какой надобности?

Видя недоуменное (и даже обеспокоенное) лицо мужика, Григорий Васильевич добродушно молвил:

— Да ты не волнуйся, милок. Никакого худа тебе не сделаем… Садись на коня да покажи-ка нам угодье свое.

— Угодье?.. Чего ж не показать. Милости прошу.

Зело доволен оказался Серебрянкой Григорий Годунов. Места здесь и впрямь чудные. Правда, одна изба всех не разместит, но в том беды нет, ибо шатров в Казенном приказе предостаточно.

И сама изба Годунову поглянулась: не черная, а белая, на высоком подклете, есть куда пожитки положить.

И супруга мужика пришлась по нраву: молодая, чистоплотная, проворная. Хозяйка! Стряпуха отменная. Ишь, какой стол собрала: медок, моченая брусника, соленые рыжики да груздочки. И варево доброе: наваристые мясные щи, щука отварная, каша гречневая на коровьем масле… Вот тебе и мужичья трапеза!

— А все говорят, что народ бедствует, — хмыкнул Григорий Васильевич. — Надо царя порадовать.

Демша молча посмотрел на боярина, но так ничего и не сказал. Ведал бы сей боярин, как живут подневольные мужики в Мугрееве.

Григорий же Васильевич, в другой раз объехав Серебрянку, и испив водицы в родничке, довольно крякнул:

— Зело вкусна, зело.

А княжич Василий, расстегнув застежки летнего ездового кафтана на малиновой камке, и вдохнув полной грудью легкий упоительный воздух, мечтательно произнес:

— Так бы и пожил здесь недельку.

Широко распахнул кафтан. Кумачовая рубаха, вышитая золотом и шелками, облепила ладное, гибкое тело.

— Лепота!

Сбросил кафтан, и от избытка молодости и силы, пробежал несколько шагов и высоко, пружинисто кувыркнулся, ловко приземлившись на крепкие, проворные ноги в сафьяновых сапожках.

— Однако, Василий, — протянул Годунов. — У скоморохов так наловчился?

— Сам, боярин. В своем саду мугреевском. Лет с семи. Еще показать?

— Буде, княжич, — неодобрительно молвил Годунов. — Не дело царскому рынде перед мужиками скоморошить.

— Прости, боярин.

Годунов обернулся к Демше.

— Лихие больше не наведывались?

— Бог миловал, боярин, — отозвался Демша, удивляясь осведомленности Годунова. Откуда он про лихих пронюхал? Никак, княжич рассказал.

А княжич и сам оставался в неведении. Два дня назад дворецкий вызвал его в свои покои и молвил:

— Починок Серебрянку ведаешь?

— Серебрянку?.. Как-то с приказчиком наведывался, боярин.

— С какой стати княжичу по починкам ездить?

— Матушка повелела. Ты, говорит, Василий, каждый свой починок должен оглядеть. Их всего-то у нас три.

— Рачительна твоя мать. И сколь тебе было, Василий?

— Четырнадцать годков.

— Похвально…Покажешь мне сей починок.

— ?

— Не хлопай глазами, рында. И не пытай, для какой надобности.

Ничего не пояснила Василию и мать, коя дала клятву царю, что пока Ксения не окажется на Серебрянке, даже ее дети не должны об этом ведать.

Вопрошающие глаза княжича, кои то и дело останавливались на Григории Годунове, ни сколь не смущали боярина — ни во время пути на починок, ни на самой Серебрянке. Одно лишь сказал:

— Я тоже когда-то любил по своим угодьям ездить.

На прощанье протянул хозяину Серебрянки пять рублей серебром.

— Справный ты мужик, Демша. Купи себе и супруге добрую сряду.

— Благодарствую, боярин.

«Другой бы в ноги упал, а этот лишь в пояс поклонился, — невольно подумалось Годунову.

Княжич надеялся, что Григорий Васильевич на обратном пути все же пояснит свое путешествие на Серебрянку, но тот промолчал.

Царь, чутко выслушав подробный рассказ сродника, молвил:

— Быть посему. Позови мне верховую боярыню.

Глава 13 ЗАГАДОЧНОЕ БОГОМОЛЬЕ

На Москве никого не подивила поездка царицы Марьи и ее дочери Ксении на богомолье в Троице-Сергиеву обитель. Озадачило лишь то, что на сей раз поезд царицы был втрое меньше обычного. Рассудили так: царь Борис, сберегая государеву казну, вознамерился отменить пышные выезды.

Еще ночью гудел весь царский терем. Всех на ноги подняли: кравчих, постельниц, ларешниц, мовниц… Казначеи еще загодя поспешали к царицыной Мастерской палате, дабы отрыть кипарисовые сундуки, коробья и ларцы, в коих хранилось выходное да ездовое платье. Открывали с особой предосторожностью, ибо всякое белье оберегалось от порчи, заговора и наговора. Упаси бог, ежели в сундуке или в ларце колдовской корешок окажется. Тогда казначеям — голова с плеч.

Всю ночь челядь не сомкнула глаз в кухонных избах, подвалах и кладовых, откуда собирали в путь-дорогу разные питья и яства. Тут тоже глаз да глаз: все должно быть свежее, не залежалое, отборное: мед, икра черная и красная, квасы и сбитни…