Великая. История «железной» Маргарет

Алан Уолтерс направил мне текст, озаглавленный «Когда наступит время», обозначив условия, которые мы должны соблюсти, прежде чем мы сможем вступить. Он предложил, чтобы все вошедшие страны отказались от всех рычагов контроля над международным обменом и от правовых механизмов, за счет которых они реализовывались. Все внутренние банковские системы и рынки капитала должны быть дерегулированы и открыты для проникновения конкурентов из стран ЕС. Любой институт, корпорация, партнерство должны были иметь свободное право войти в любое банковское или финансовое предприятие, подвергаясь при этом минимальному и благоразумному контролю.

Это были смелые предложения. Уязвимость подхода Алана заключалась, разумеется, в том, что он не устранял основных возражений, которые имелись у нас обоих против системы полуфиксированных обменных курсов, которую представляла собой ERM. Но я понимала, что предложение Алана могло быть единственным способом для меня противостоять давлению со стороны Найджела, Джеффри и ЕС с их требованием скорейшего вступления.

Мои отношения с Найджелом прошли еще одно тяжелое испытание в мае, когда я в своем интервью для «Уолд Сервис» практически признала, что рост инфляции происходил из-за нашего преследования дойчмарки. Дипломатический ответ предполагал иную формулировку: все произошло из-за того, что мы сократили процентные ставки в результате обвала фондового рынка в «черный понедельник» и сдерживали их слишком долго, отчего инфляция стала расти.

Найджел был на встрече министров финансов Европы в Испании и был крайне огорчен. Поэтому я позволила прессе принять линию, которая была менее точной, но более приемлемой для нас обоих. Но в этот раз я попросила у казначейства представить мне документ, в котором будут даны их объяснения роста инфляции. Впоследствии мне интересно было узнать, что Найджел попросил, чтобы первый вариант текста, который должен был полностью сосредоточиться на следовании ERM, был изменен. Неудивительно, что при таких обстоятельствах законченный вариант показался мне менее острым и убедительным, чем некоторые другие документы казначейства.

Худшее было впереди. 14 июня 1989 г., за 12 дней до Европейского совета в Мадриде, Джеффри Хау и Найджел Лоусон устроили засаду. Они направили мне совместное послание, содержащее предложение добиться приемлемого компромисса с Делором: согласие на первый этап, но никаких обязательств по второму и третьему. Мне предлагалось сказать, что я приму «не подкрепленную юридическими обязательствами рекомендацию» вступления фунта в ERM к концу 1992 г. с учетом выполнения к тому времени ряда условий. Альтернативой, как обычно, была изоляция.

Однако я встретилась с Найджелом и Джеффри вечером во вторник 20 июня, чтобы обсудить их записку. В конце я сказала, что подробнее обдумаю, как проработать этот вопрос в Мадриде. Я оставалась настроенной скептически по отношению к вопросу, поможет ли нам согласие на вступление в ERM в достижении нашей общей цели блокирования IGC и 2-го и 3-го этапов Делора. Но об этом можно было судить только на месте, в Мадриде. В любом случае я очень осторожно относилась к назначению даты вступления фунта. Мне не нравился этот формат работы: совместные записки, давление и кабальные обязательства. Еще больше разозлило меня, что произошло дальше. Я получила вторую совместную записку. В ней Найджел и Джеффри говорили, что простое детальное перечисление условий, которые должны быть выполнены, будет «контрпродуктивно». Должна быть дата. И они требовали еще одной встречи перед Мадридом.

Я прочла их записку утром в субботу в Чекерсе, и почти сразу же раздался телефонный звонок из моего офиса с вопросом о времени встречи. Днем в воскресенье мне нужно было быть в Мадриде. Я могла встретиться с ними поздно вечером в субботу или рано утром в воскресенье на Даунинг-стрит, 10. Они выбрали последнее. Я знала, что Джеффри настроил Найджела поступить так. Я знала, что он всегда думал, что в один прекрасный день сможет стать лидером Консервативной партии и премьер-министром, эта амбиция становилась все сильнее по мере того, как ускользала от него. Он считал, и небезосновательно, что внес значительный личный вклад в наши успехи. Этот тихий, вежливый, но амбициозный человек с его ненасытным стремлением к компромиссу теперь старался доставить мне неприятности при любой возможности. Я подозреваю, что он считал, что стал незаменимым: опасная иллюзия для политика. Не существует другого объяснения тому, что теперь делал он и на что настроил Найджела.