Великая княгиня Рязанская

Ей было больно, очень больно, хотя она и осознавала, что не имеет теперь на ревность права: открывшаяся тайна оторвала от неё Василия, сильнее связала с Москвой, припутала к Отчизне, к источнику всех её бед и радостей. Беды были настоящими, радости прошлыми, но те и другие держали, словно путы. Да, путы! Не пуповина, по которой идёт к ребёнку живительная сила, а лишающий его возможности самостоятельно двигаться жёсткий, крепкий, бесконечный свивальник. Младенец не чает, как от него избавиться, и – не может без него уснуть. Она разочаровалась в самой близкой родне, разуверилась, но не представляла жизни без встреч с матерью и старшим братом (год от года они становились всё реже), без их писем, тоже нечастых. На письма Анна набрасывалась, как на кусок хлеба. А они, преодолев двухсотвёрстное расстояние, приобретали некую самостоятельность, как бы отстранялись от написавших, начинали жить собственной жизнью, становились не только вестниками, но и собеседниками. Анна многократно перечитывала их и раздражалась, если кто-нибудь отрывал её.

Писала в основном невестка, Софья. Мать всё больше удалялась от мирских дел, всё больше сживалась с монастырскими насельницами. Анна всё ещё не любила невестку и не надеялась, что полюбит когда-нибудь, но письмам её радовалась. То есть радовалась, получая их, потом, при чтении, могла испытывать самые разные чувства (как при разговоре с собеседником), но первым – всё-таки была радость. За Софью какое-то время писал толмач, но и это обстоятельство не умаляло радости.

Чуть ли не в первом письме поведала Софья о событии горестном, о смерти митрополита Филиппа. У него она получила благословение, когда приехала в Москву. И вот спустя короткое время почтенный старец скончался – от сильного испуга. Перепугался, как говорят, насмерть во время сильного пожара в Кремле, когда дотла сгорел его дом. Правда, умер владыка не на пожарище – плохо ему стало в новом, строящемся соборном храме Успения, где он поклонялся мощам святого чудотворца, – отнялась рука. Великий князь сам отвёз митрополита в Богоявленский монастырь и был с ним до самой кончины, последовавшей на другой день. Ни на кого более, замечала Софья, пожар не возымел столь пагубного действия.

Замечание заставило Анну задуматься. Бесспорно, письмо содержало весть печальную, но смерть митрополита была подана в нём как возмездие за его алчность – почтенный старец добро своё пожалел.

Что это, размышляла Анна, таинственное и коварное свойство всякого письма перетолковывать события и людские поступки или за сообщением кроется торжество недоброжелательницы? Оно-то и лишило известие траурной окраски? У Софьи не было причин скорбеть о митрополите, а радоваться его унижению (обстоятельство смерти навсегда унизило его) – сколько угодно! Он лишил её поддержки Рима, воспрепятствовал проникновению католицизма в Москву, нарушил планы Софьиных покровителей, своей непреклонностью заставил сделать Ивана выбор не в их пользу. А краткая запальчивая речь Филиппа передаётся от православного к православному и не только в Москве: «Буде ты позволишь в благородной Москве нести крест перед латинским епископом, то он войдёт в одни врата, а я, отец твой, изыду другими вон из града».

Скорее всего, торжество доверила Софья шершавому листку – не утерпела и не побоялась, что станет оно прежде достоянием толмача. Кто он, этот человек, небрежно, наспех набросавший корявые буквицы на дорогую фряжскую бумагу?

И тут же вспомнилось Анне благообразное худощавое лицо, обрамлённое небольшой бородой и негустыми седеющими кудрями причёски. Библиотекарь! Отравитель?

Она поднесла листок к губам и нерешительно лизнула строчку. Вкуса не почувствовала, но язык саднило – отшвырнула листок и с нетерпеливым тревожным любопытством наблюдала за ползающей по строчкам мухой. Та отведала засохшей туши и благополучно улетела, потом долго с видимым удовольствием умывалась на оконном переплёте. Да и с какой стати было Софье и её советнику травить сестру великого князя?

Письмо не порадовало, но развлекло Анну, перенесло её в полную ярких событий Москву, и она с нетерпением стала ждать следующего. Будут идти годы, Анна не раз встретится с невесткой, но ни одна их беседа, даже с глазу на глаз, не доставит ей такого удовольствия, как письма Софьи.

Как-то Софья сообщила, что выпроводила ордынцев из Кремля. Они съехали на Болвановку, в Замоскворечье. Ей удалось провести старшую жену хана Ахмата – послала ей письмо, сопроводив его щедрыми дарами. Покорно просила уступить княжеской семье Ордынское подворье, ей-де видение было, указание свыше, построить храм именно на этом месте. И правильно рассчитала: не посмела суеверная ханша противостоять потусторонним силам, да и дары были очень убедительными.