Великая княгиня Рязанская

– Родишь дочь, будешь сама её воспитывать – вмешиваться не стану. А воспитание отрока – не женское дело. Займись чем-нибудь своим. Про икону Юрию совсем забыла.

Она и впрямь забыла, не только про икону. Болезнь сына, страх за него вытеснили мысли о брате, о всём московском семействе. Напоминание о прерванной работе прозвучало справедливым укором. С чувством вины, с желанием поскорее всё исправить она поднялась к себе в светёлку, где, вернувшись из Милославского, урывками писала икону.

Образ Богоматери уже сложился. Но Анна сомневалась теперь, что возникшее на кипарисовой доске милое озабоченное лицо могло принадлежать Царице Небесной. Не такой, совсем не такой её писали иконники испокон веку. Меняя от иконы к иконе ненароком внешние черты Богоматери, они оставляли в неприкосновенности суть её характера: сильную волю, целеустремленность, самоотверженность, готовность, спасая людей, пожертвовать не только собой, но и своим возлюбленным чадом.

Анна не помышляла менять эту суть. Она сознательно писала лишь облик, полагая, что в таком отступлении от канона нет греха. Ведь все, кто веками писал юную мать, никогда не видел её воочию молодой. Изображать стали только после того, как уверовали в чудо, – после воскресения Христа и скорее всего после её вознесения. И, видимо, одним из первых, кто попытался увековечить её облик, был евангелист Лука. По преданию, он изобразил Богоматерь на доске от стола, за которым в последний раз трапезовал Христос. Но он тоже не видел Богоматери, мог составить представление о ней, уже зрелой женщине, лишь по рассказам своего учителя апостола Павла.

Анне хотелось написать Марьюшку, но она не была уверена, что это удастся: не могла вспомнить её лица, вернее видела его как бы на расстоянии, когда нельзя разглядеть черты и человека узнаешь по каким-то одному ему присущим признакам. Анна попыталась усилить эти признаки, а главное – передать свою любовь к Марьюшке, тоску по ней… И на доске возник облик. Но это была, конечно, не Одигитрия, не путеводительница. Она никого не звала за собой и сама не отваживалась сделать следующий шаг, стояла в нерешительности с улыбкой смущения.

И ещё одно отступление от канона: женщина на будущей иконе никак не могла взять на руки ребёнка. Анне не нравились изображаемые иконниками младенцы: они были похожи на крохотных несоразмерных матери старичков, видимо, так иконописцы старались подчеркнуть не соответствующую малым летам мудрость Иисуса. Она попробовала написать младенца таким, каким бывают в этом возрасте обычные дети, большеголовым, пухлощёким, с толстыми ручками, словно стянутыми у запястьев нитками. Младенец получился таким живым, что испугал Анну и непозволительно утяжелил изображение, сместил его центр. Пришлось его замазать. На новом изображении он оказался не лучше – не воспринимался ни младенцем, ни старичком, выглядел какой-то… вещью. И руки Одигитрии не давались Анне. Промучившись несколько дней и поняв, что без советов ей не обойтись, она поспешила в Солотчинский монастырь.

Ей не раз приходилось бывать у солотчинских иконников. По тому, о чём она их спрашивала, им не трудно было догадаться, что княгиня искушена в иконописи: возможно, и слух прошёл о её былой монастырской учёбе. Однако работ княгини иконники не видели, руку Анны не знали. Образ Одигитрии был первым, какой она решилась показать чужим людям…

– Что скажешь, отец Кирилл? – стараясь не обнаружить волнения, спросила Анна у настоятеля, положив перед ним доску. Настоятель был искусным личником, прошедшим обучение на Афоне.

– Дивный лик! – не задумываясь и не лукавя, ответил тот. – Обнаруживает душу светлую, тихую, ласковую. Здравствует эта женщина или её уже нет в живых?

– Скончалась пять лет как…

– Иконники наши редко пишут славянок, – продолжал настоятель, не допытываясь, кого изобразила Анна, – образов пять всего и знаю. Один из них поновляю – «Параскеву Пятницу». Говорят, писали икону с великой княгини Софьи, прабабки князя Василия…

– Бабки. Знаю этот образ. Его епископ Иона подарил моему покойному свёкру, а тот передал вашему монастырю, мне князь Василий сказывал. Но Параскева там сурова и непреклонна, как надлежит быть святым на иконах, а тут…

– Сама доброта, робость, пожалуй, даже страх. Это и ценно. Да кто придумал, что Мария была жёсткой? Она же кротка и милосердна. Она, как и должно очень молодой женщине, страшится и сомневается! Фряжские изографы часто пишут её именно такой – молодой, прекрасной. У них она – мать-девочка, чистая, робкая… Как жаль, что ты, княгиня, не видела их фресок, их досок. У них человек имеет объём. Твой иконник тоже видел нечто подобное, потому и Богоматерь у него, как живая.

– Я видела фряжский образ и хотела… – Анна спохватилась и замолчала, настоятель словно не заметил этого и продолжил: