Великая любовь Оленьки Дьяковой

Капитон нырнул за ширму, ответа так и не услышав. Курсистки возились с мольбертами, крепили белые листы, выбирали угли или карандаши из коробок.

Капитоша отметил, что простыня, которую ему подали, была несвежей, с пятнами масляных красок по краям. Он скинул на пол с маленькой лавки, стоящей за ширмой, какое-то чужое тряпьё, снял полностью всю одежду, аккуратно сложил её, замотался в простыню на римский манер и вышел к дамам.

К нему сразу подошли три курсистки с серьёзными лицами, по-мышиному поводили носами, одна поднесла лорнет и принялась бесстыже скоблить взглядом его грудь и плечи. Капитоша почувствовал лёгкий озноб и, хотя в комнате было натоплено, демонстративно поёжился.

– А кого живописать изволите?

Ангелина похлопала ладонью по топчану, приглашая Капитона подойти и сесть.

– Снимите простынку, Капитон Гордеевич.

– Так кого желаете? Ахилла? Катона Утического?

– Вас, милейший. Вас.

Курсистки смотрели на него лукаво и щекотливо.

Ангелина принесла ещё две лампы и поставила рядом с топчаном. Капитон всё ещё прикрывался простынёй.

– Давайте сюда тряпочку, Капитон Гордеевич.

Она потянула за край простыни, та сползла, и Корж остался полностью обнажённым. Он мгновенно сел на топчан и закинул ногу на ногу.

– Не смущайтесь, любезный мой, – Ангелина говорила с ним немного свысока, с полуулыбкой, и в то же время ласково, что невероятно раздражало Капитошу.

– А я, знаете ли, Ангелина Львовна, нисколечко не смущаюсь. Я натурщик высшей категории, у меня двадцать годков службы в Академии.

Капитон втянул живот, выпятил грудь и, поставив одну ногу на топчан, вызывающе оглядел присутствующих.

– Да-да, господин Вишняковский говорил о вашем немалом опыте. Как и о недурственной фактуре.

Ангелина подошла и бесцеремонно вылепила из Капитона нужную для зарисовок фигуру. Прикосновение её холодных пальцев было ему отвратительно, особенно потому, что трогала она его как-то по-свойски, как девчонка – свою заигранную до заплат тряпичную куклу: согнула-разогнула его ногу в колене, завела руку за затылок, повертела подбородком вверх-вниз, помяла зачем-то ухо. Так кухарка лепит из теста сдобного человечка для детворы. Капитон, едва сдерживаясь, молчал.

Дамы принялись делать наброски.

Сидение в одной позе, созданной фантазией Ангелины и мало имевшей отношение к естественному положению человеческого тела, предполагалось долгое – на пару часов точно. К тому же ворс ковра, которым был покрыт топчан, щекотал его голый зад, а поднятую по велению Ангелины руку начинали колоть предательские иголки. Но Корж приказал себе терпеть: он же профессионал высшей категории и ни в какое сравнение не может идти с предыдущими натурщиками, которые должны были приходить в арт-мастерскую Дубко. А то, что натурщиков мужского пола побывало в этой комнате немало, можно было судить по одному лишь наблюдению, что курсистки, даже совсем юные, совершенно не стеснялись присутствия голого мужчины, а наоборот, разглядывали его со всех сторон, и в их взглядах не было ни стыдливого любопытства, ни малейшего интереса к нему как к персоне «инакой», а только оценка и расчёт привычного замерщика. Некоторые даже вытягивали вперёд руку с зажатым карандашом, отмеряя на нём большим пальцем ту или иную Капитонову величину, а после перенося её на лист бумаги. От этих их жестов – привычных ему в академической среде – сейчас Коржу почему-то становилось не по себе.

Чтобы как-то отвлечь себя от неуютных мыслей, он принялся разглядывать курсисток. Их было двенадцать, тринадцатая – Ангелина. «Чёртова дюжина, да и сами – чертовки», – подумал Корж, с неодобрительным любопытством отмечая, что юбки у дамочек полностью открывали щиколотки, а широкие балахонистые платья, называемые в Петербурге «реформаторскими мешками», равно как и блузы-разлетайки, фасоном своим скрывали отсутствие корсетов, да и вообще какого-либо белья. Капитоша не одобрял такого вольнодумства. Эмансипэ. Суфражисточки. Один шаг – и в революционерки.

Ему нестерпимо захотелось высказаться на этот счёт, но «положеньице» не позволяло. Он лишь зыркнул исподлобья и – в качестве бунта – чуть шире раздвинул ноги. Потом ещё чуть шире.

– Не меняйте позы, пожалуйста… Или вы устали? – Ангелина выглянула из-за мольберта, на щеке у неё виднелась полоска от угольного карандаша.

– Я профессионал! – с вызовом ответил Капитоша, возвращая ноги на место. – Я могу сидеть и стоять в позах два часа по нормативу. А если доплатите, то и три.

– А у вас в Академии есть нормативы? – хихикнула кудрявая девушка, сидевшая на подоконнике и рисовавшая сразу в альбом, лежащий у неё на коленях.

– У нас в Академии, барышня, всё имеется.

Пробили ходики на стене – к удивлению Капитона, отыграв всего один удар, будто сломанные. Ангелина начала неспешно, крадучись, ходить по комнате, заглядывая в мольберты и альбомы девушек: кому-то поправляла рисунок карандашом, кому-то что-то тихо говорила или просто одобрительно качала головой.

– Пропорции, девочки, не забывайте о пропорциях!