Великая Ордалия

И это вселяло ужас, ибо король Сакарпа нигде более не мог увидеть себя — таким, каким он был прежде! — в этом нечестивом кругообороте отражений и обликов. То человеческое, что было в нём, скулило, моля о прекращении этого безумного кошмара. Доля Иммириккаса, однако, отшатнулась, поглощенная отвращением и твердым как камень презрением…

Глазок погас.

Никто не промолвил и слова.

Безмолвие было сродни напряженному дыханию, доносящемуся из-под одеяла, когда ты укрылся им с головой, нарушали его лишь хрупкие строчки капель, падавших с весла Перевозчика. Черная тьма казалась абсолютной, столь же неподдающейся взгляду как вода или камень. Сперва он попытался что-то увидеть, добиться какой-то податливости от этой непроницаемости, но добился лишь пробуждения следствия слепоты — ужаса. И теперь Сорвил глядел, не стараясь увидеть, пялился в темноту, не веруя в зрение. Капли перестали капать с весла. Царила тишина не горных вершин, но корней гор. И в этой тишине он осознал, что Тьма лежит в основе всякой вещи, Тьма, лишенная света, Тьма, для которой люди лишь маски, Тьма, что всегда простирается вовне и никогда внутрь.

Небытие.

Его одолевала потребность взбрыкнуть, завопить… доказать себе, что эхо ещё существует. Однако Сорвил помнил предупреждение своего сику, и только покрепче навалился на планшир.

Глазок вновь обрел полную яркость, и сточная канава, бывшая когда-то Озером, вновь явила их взгляду свой сальный блеск. Накинув на плечи капюшон, Моримхира озирался по сторонам, хмурясь в ярком свете, он светился как ангел на фоне черной жижи, глаза его сверкали колдовской мощью.

Он тоже был удивлен.

Древний нелюдь возобновил свой труд, продвигая Клеть вперед, каждый новый гребок превращал его спину в подобие широкого треугольника. Сорвил вновь погрузился в изучение поверхности вод, ощущая странное желание не просто заново пережить этот ужас — не только снова увидеть этот кошмар, но посмотреть на себя его глазами…

Однако одетый в кольчугу сику положил свою длинную руку на его плечо, развернул к себе. И тот укор, который стремился донести его взгляд, немедленно исчез, стоило ему увидеть лик Котла.

Перевозчик трудился как раз за его плечом, и взглянув на него, Сорвил заметил серую полоску, выраставшую на пределе досягаемости лучей глазка, — берег. Из черноты выползала гнилая полоска суши, белый и серый песок, черный от вязкой слизи обрез воды. Свет распространялся всё дальше, и следуя за ним, Сорвил увидел новые ленты песка, тени, съеживающиеся в несчетные ямки. Он как раз заметил, как обретает смутную материальность какая-то груда, когда понял, что Клеть вот-вот уткнется в берег. И потому вцепился в рукав сику, сжав в горсти нимилевые кольца…

И сам удержал своего пошатнувшегося спутника на ногах, когда Клеть, вздрогнув, остановилась, наткнувшись на подводную отмель.

Но вместо того, чтобы поблагодарить, Ойнарал отвел взгляд, и, указав на нос, жестом поманил его за собой. Перевозчик прошествовал мимо них на корму, и Сорвил был потрясен его сосредоточенностью даже более, чем изборожденным морщинами лицом. Как будто внутри старика располагалась какая-то взведенная боевая машина, столь же могучая, сколь стар он был. Прежде чем спрыгнуть с палубы Клети следом за сику, юноша еще раз оглянулся.

Сорвил приземлился на краю отбрасываемой носом судна тени, умудрившись не задеть мерзкие воды. Песок здесь был не холоден и не тёпл, но прикосновение его было мягким как касание шёлка. Распрямляясь, Сорвил заметил, как вытягивается его тень на утоптанном песке. Свет глазка был здесь достаточно ярок, чтобы сделать мутную воду прозрачной и осветить жмущееся к берегу скопление трупов. То тут, то там некоторые из них выкатывались из воды — по всей видимости, принужденные к тому движением Клети, если учесть полную, как в луже неподвижность вод Озера. Сохраняя в воде видимость целостности, на воздухе мертвые тела рассыпались на кучи костей и груды кожи.

Он повернулся к Ойнаралу, стоявшему на суше несколькими шагами дальше и вглядывавшемуся во тьму.

Внезапно Перевозчик завозился на носу Клети и Сорвил, увидев как Древнейший Воитель выбросил на берег глухо шмякнувшуюся неподалеку тушу свиньи, поспешил присоединиться к сику.

Ойнарал повернулся к нему и пробормотал.

— Слушай.

Сорвил прислушался до шума в ушах.

— Ничего не слышу.

— Именно, — проговорил нелюдь. — именно это делает Бездну нашим единственным храмом. Безмолвие — вот предмет, наиболее священный для моего народа.

Сорвил знал это, однако сама мысль об этом вселяла удивление.

— Безмолвие… но почему?

Лицо Ойнарала напряглось.

— Забвение, — проговорил он. — В нём мы укрылись бы, если бы смогли это сделать.

Серва висела на шесте, продетом между её руками и спиной, покрытая мешком голова её поникла, дыхание разогрело ткань. Глазки круглыми пятнами высвечивались на шёлке, пока тюремщики влекли её по лабиринтам переходов Иштеребинта.