Великая Ордалия

Она задумалась, не без сожаления, о той краткой трагедии, которой была её жизнь, о том, как обстоятельства могут притупить, раздробить и уничтожить самые искусные замыслы. И о том как вообще надо всем властвуют счетные палочки, палочки жребия…

Надо всем, кроме Кратчайшего Пути.

Нийом был всего лишь уловкой для её отца, как и для ещё остававшихся в живых нелюдей — теперь она это понимала. Он являлся всего лишь сосудом, пустой формальностью, ничем не связанной со своим ужасным содержимым. Отец направил сюда Сорвила и Моэнгхуса для того лишь, чтобы явить миру собственную изобретательность. В качестве обыкновенных простофиль, безмозглых знаков куда более могучих амби…

А она сама? Она это шедевр… жуткое содержимое, знак руки мастера.

Анасуримбор Серва, гранд-дама Свайальского Договора, величайшая ведьма из всех, что ступали по берегам Трех Морей.

Владыка Харапиор где-то вблизи, наконец, велел остановиться отряду нелюдей. С головы её стащили мешок; яркий свет ослепил Серву. С заметной тревогой она поняла, что они всё ещё находятся в коридоре, конечно широком, но все-таки в коридоре. Верхняя Люминаль, решила она.

Владыка-истязатель пригнулся к ней так, что она могла бы укусить его за восковой нос. Мучительный гнев разливался по его лицу. Единым движением он занес правую руку и ударил кулаком по левой её щеке.

— Это тебе от Короля под Вершиной, — буркнул Харапиор. — Он попросил меня снизить твою цену.

Она бросила на него гневный взгляд, левый глаз её заслезился.

Он поднес руку к её горлу, однако движение закончилось лишь тем, что он провел пальцем по охватывающему её шею зачарованному металлу. По Ошейнику Боли.

— Его сработал сам Эмилидис, — проговорил он. — Из всех, носивших этот предмет, никого не осталось в живых. — Взгляд его черных блестящих глаз на мгновение замутился, обратившись к вещам, одновременно и жутким и неисповедимым. — И ты умерла бы, если бы посмела пролить самую малую толику света Смыслов… Конечно! Подумать иначе — значило бы оскорбить саму память Ремесленника.

Он сглотнул, опуская взгляд к кончикам её грудей и ниже.

Огромные зрачки вновь заглянули в её глаза.

— Но я-то знаю, что ты — дунианка… И даже в тупом твоем лезвии может скрываться отравленный шип.

Он насмешливо вздохнул.

— По собственной глупости я посчитал, что знание этого даст мне власть над тобой… И теперь я погрузился во всякие неоправданные подозрения. И как в наваждении стараюсь понять, где именно следует мне искать эту отравленную булавку. И я спрашиваю себя: Что сделает мой король, когда, наконец, увидит тебя? Что может сделать любая душа получив в подарок столь знаменитую певчую птицу?

Он усмехнулся.

— Ну, конечно же, он велит ей спеть.

Запрокинув назад её голову, он затолкал шелковый мешок в её рот… в самое горло. Серва естественным образом зашлась в кашле. Глаза Харпиора удовлетворенно блеснули.

— Нет голоса, — проговорил он. — Нет и ядовитых шипов.

Боги, алчные, всемогущие, словно голодные волки воют за извечными вратами смерти. И нелюди, потомки Имиморула, решили отказать бессмертным в сочном мясе собственных душ, такова была их гордыня. И потому, если люди просили, чтобы им позволили жить так, дабы потом они стали чем-то вроде домашней скотины на небесах, нелюди просили, чтобы им было позволено умирать незаметно, уходить вовне и исчезать в Глубочайшей из Бездн.

— Так вот зачем спустился сюда твой отец, — проговорил юноша, — чтобы найти Забвение?

Они шли, следуя за своими тенями, в область, где мерк свет, к той груде, которую Сорвил заметил ранее.

— Все ищут его, — негромко отозвался Ойнарал. — Он здесь, потому что он из Высоких, а все Высокие, сдаваясь, приходят к Озеру.

— Почему?

— Скорбь иначе действует на них: смятение их не столь глубоко, и буйный нрав полнее властвует над ними. Они приходят сюда потому, что только Высокий может надеяться пережить безумную ярость Высоких.

Оказавшись там, куда уже едва досягал свет глазка, они пересекли участок, покрытый, словно мусором, тысячами и тысячами костей — разбросанных или лежащих кучками на песке. Поначалу Сорвил решил, что все они принадлежат свиньям, однако вид пары пустых глазниц, смотревших на него из песка, указал ему на ошибку. Глазницы смотрели из черепа размером с его грудную клетку …

— Но откуда тебе известно, что твой отец ещё жив? — Пробормотал он, обращаясь к своему сику.

И впервые заметил на поверхности перед собой и Ойнаралом бледное свечениее Амиоласа.

— Потому что один только Киогли Гора мог повалить его.

Нелюдь направился вперед, чтобы рассмотреть груду. Когда Последний Сын подошел к замеченному ранее Сорвилом черепу, тот снова ужаснулся: макушка доходила до закованного в нимиль колена упыря!

Постаравшись изгнать пробуждающуюся тревогу, Сорвил огляделся по сторонам, пытаясь что-либо различить во мраке.