Великая Ордалия

Он увидел стоящего на парапете Богуяра — алеющая кожей ожившая ярость, одна нога попирает искрошенный зубец, рот заливает кровь, в покрытом кольчугой плече торчит вражье копьё. Холька удерживал левую руку воздетой к небесам, голый шранк, насаженный челюстью на сломанный меч, содрогался над разверзшейся внизу бездной — фаллос существа торчал вверх даже перед самой смертью. Правой рукой Богуяр сжимал свою огромную секиру, сулящую бледным, толпящимся вокруг него тварям потоки крови и неисчислимые бедствия. Но тут, откуда ни возьмись, на спину холька прыгнул очередной шранк, визжащий и полосующий его ржавым железом, и красноволосый воин, не удержавшись, рухнул вниз с парапета древней башни.

На освободившееся место с внешней стороны тут же взобрался ещё один шранк, лицо его оставалось неподвижным, как фарфор, и прекрасным, словно у мраморной статуи — до тех самых пор, пока исказившая его черты ненависть не сокрушила эту красоту, превратив её в нечто нечеловеческое.

Сильный удар опрокинул его. Оползающий куда-то, словно бы слоящийся мир.

Ощущение чего-то, находящегося внутри него, и текущего.

Келлхус…

Сквозь пейзаж, состоящий из множества топчущихся ног и босых, искривлённых ступней, он увидел лицо Мепиро, бледно-белое, утемнённое неистово мечущимися тенями, подёргивающееся от ритмичных толчков.

Нет.

Что-то случилось. Что-то…

Столь громкие звуки. Столь яркий свет…

Образы, достаточно живые и полные, чтобы обмануть восприятие…

Даглиаш исчезла — вместе с его дыханием, вместе с биением его сердца.

То странное отсутствие ощущений и чувств, что он сейчас испытывал, можно было сравнить разве что с падением. Пустота расстилалась вокруг того вращающегося места, где он сейчас находился, или — поскольку он вдруг осознал, что неподвижен — это она вращалась вокруг него.

А затем было невероятное, катастрофически реальное столкновение, словно он рухнул в пропасть и, совершенно обездвиженный, ударился о её дно…

Он открыл глаза… внутри уже открытых глаз… Щека его покоилась на жестком ковре из стоптанных трав, вокруг него и над ним буйствовали и метались тени — переступающий лес лошадиных ног… Люди сражаются с людьми? Да. Галеотские рыцари схлестнулись с облаченными в позолоченные доспехи койаури.

Менгедда?

О Господи! По сравнению с землей его ярость казалась такой пустой, такой бренной!

Он взирал вдоль стоптанных трав. Недвижимый, он увидел как юноша в тяжелых, старомодных доспехах рухнул с коня и упал — также как он. Его светло-русые волосы выбились из-под кольчужного капюшона. Юноша смотрел на него в ужасе и смятении и, вдруг потянувшись вперед, схватил Саубона за руку, сжав его огрубевшие пальцы, словно стеклянные гвозди, ибо они не чувствовали совершенно ничего…

Кошмарный момент узнавания, но слишком безумный, чтобы испугаться по-настоящему.

Это его собственное лицо! Его собственная рука сжимает его пальцы!

Он попытался вскрикнуть.

Ничего.

Попытался пошевелиться, хотя бы дёрнуться…

Абсолютная неподвижность объяла его. Он лишь чувствовал некую пустоту — и не только внешней стороной своей кожи, но и внутренней… казалось, словно там внутри распахнулась или вот-вот распахнется какая-то дверь.

И он понял это, так, как понимают все мертвецы — с абсолютной убеждённостью безвременья.

Ад… вздымающийся кипящим порывом. Воплощенные злоба и мука, жадно бормочущие в своём изголодавшемся ликовании…

Демоны, явившиеся, чтобы протащить его-внешнего сквозь его-внутреннего, вывернуть наизнанку, предоставив всякое его, способное чувствовать и ощущать место — опаляющему пламени и скрежещущим зубам…

Проклятие… ни смотря ни на что.

Неописуемый ужас.

Он попытался уцепиться за руку юноши своими мертвыми пальцами… удержаться…

Не надо! — хотел закричать он так громко, как только способен крикнуть мертвец. Но рёбра его были лишенной дыхания клеткой, а губы холодной землёй. — Не отпускай…

Прошу тебя! — призывал он молодого себя, силясь поведать ему о всей своей жизни одним лишь взглядом своих мёртвых очей… — Глупец! Неблагодарный!

Не верь Ем…

Вспышка.

Столь яркая, столь ослепительная, что сперва она кажется лишь каким-то мерцанием на периферии зрения.

Образ Даглиаш на мгновение замер тенью, окружившей это сияние, а затем занавес стен сдуло в небытие, словно дым.

Поток воздуха вознесся до головокружительных высот.

Уши надолго затворились для любого звука.

Распространяющиеся во все стороны толчки сбросили тысячи душ с вершин и гребней, разорвали в клочья и разогнали облака, засверкавшие в небе раскрывающимся ирисом.