Великая Ордалия

Маленькая родинка на левой стороне подбородка беременной женщины, пропадающая из виду в те редкие моменты, когда та улыбается.

Распухшие суставы рук старого волшебника и боль, что он, не сознавая этого, испытывает. Боль, заставляющая его постоянно сгибать и разгибать пальцы.

Сгибать и разгибать.

Каждая из этих вещей и особенностей имела своё происхождение и направление. Каждая проистекала из какой-то причины и сама была причиной чего-либо. Каждая была узелком, в котором сходились переплетенные нити прошлого, расходясь затем во все стороны и исчезая в пустоте будущего. Но он имел о них представление лишь в той мере, в которой они коренились в его истоках, в его собственном прошлом. Он не знал обо что мальчик поранил палец, что за изъян вызвал потемнение кожи у женщины и болезнь, поразившую руки старика.

Он был лишь связан с оболочкой этих вещей и событий — с клубком из нитей.

Всё прочее было Тьмой.

После всех, длившихся поколениями, тренировок, после разведения детей, соприсущих Логосу, дуниане могли лишь пронзить сию оболочку, разрезать её, разрезать и ещё раз разрезать. Они лишь слизывали кровь знания и не могли даже надеяться испить её полной чашей, так, как это сделала женщина прошлым вечером. Да что там испить — они не сумели бы даже поднять эту чашу.

Дуниане видели лишь оболочку Причинности — пульсирующую паутину простершихся во всех направлениях нитей и считали, что Причина является вообще всем, что она заполняет собою всю тьму без остатка. Но они были глупцами, считая, что Тьму, даже в столь незначительном отношении, можно прозреть. При всей своей проницательности, они, погрузившись в неведение, были столь же жалкими как звери, не говоря уж о мирских людях.

Совсем иная кровь, пульсируя, пробивалась сквозь извечную черноту, струясь сразу же изо всех точек.

Ему достаточно было только взглянуть на беременную женщину, чтобы даже сейчас узреть эту кровь, пусть ощутимую лишь едва-едва, подобно еле уловимому оттенку рассвета, окрасившему горизонт во время длиннейшего из ночных бдений или подобно первому трепыханию подступающей болезни.

Они спустились к обширному пастбищу, головы их болтались вверх-вниз, когда они опрометью неслись, спускаясь по склону. Она двигалась ниже остальных. Наброшенные на её плечи шкуры придавали ей облик несколько диковатый, и к тому же мальчишеский — из-за коротко обрезанных волос. В отличие от старого волшебника или даже мальчика, петлявших на своем пути, точно шмели, она шла с убежденностью человека, следующего стезёю давней и привычной.

Каждым шагом своим держась Причинности.

Разумеется, она не владела этим знанием, что делало происходящее ещё более удивительным и даже… чудесным. Она обладала убежденностью, что ей самой не принадлежала — но как же это могло быть? Как можно вместить в себя нечто столь бездонное, не говоря уж о том, чтобы постичь сие душою настолько слабой и ограниченной?

Она говорит, прошептала часть из темноты, что ты намеревался убить её.

Попроси её, ответствовала другая, взглянуть на меня, когда я буду объясняться.

Мальчик протянул свою крабью руку, коснувшись поросли золотарника… и Выживший ощутил вдруг, как раскрывшиеся лепестки щекочут его собственную ладонь…

А ещё он ощутил нечто большее. Непостижимо большее.

Абсолют.

Выберем любую точку — не имеет значения какую именно.

Дунианин понимал, что единственный способ, которым эту точку можно сделать мерой окружающего пространства, заключался в том, чтобы обозначить её как нулевую точку, назвать её нолем, отсутствием какой-либо величины, что, тем самым, привязывает к себе бесчисленное множество всех величин. Ноль… Ноль, что был источником и центром каждой бесконечности.

И пребывал повсюду.

И, поскольку ноль пребывал всюду, мера также пребывала всюду — как подсчет, арифметика. Стоит подчиниться чьему-то правилу и ты сможешь мерить, той мерой, которой меряет он сам. Ноль был не просто ничем; Он был тождеством, ничем, что являлось также и отсутствием различий, а отсутствие различий есть единообразие.

Поэтому Выживший стал называть этот новый принцип Нолём, ибо питал недоверие к названию, которым для его обозначения пользовался старый волшебник…

Бог.

Величайшей ошибкой дуниан, понимал он теперь, было воспринимать Абсолют, как нечто пассивное, думать о нем, как о пустоте, немой и безучастной, поколениями ожидающей их прибытия. Величайшей ошибкой мирских людей, понимал он, было воспринимать Абсолют, как нечто активное, думать о нем, как о лестном подобии их собственных душ. Таким было назначение Ноля — быть чем-то, чего нет, чем-то, что стягивает, сжимает всё Сущее, все источники и направления в единственную точку, в Одно. Чем-то, что повелевает всеми мерами не через своевольное распределение силы, но в силу устроения… системы…

Логос.