Великая Отечественная – известная и неизвестная: историческая память и современность

По мере роста своего промышленного потенциала и международного влияния Москва с конца 1930-х годов начала все громче и настойчивей требовать от Токио сворачивания дел на Северном Сахалине, тем более что в условиях роста напряженности в двусторонних отношениях нетерпимость к японскому присутствию нарастала. Конфликты в отношениях между СССР и Японской империей вспыхивали все чаще (бои у озера Хасан в 1938 г., локальная война на р. Халхин-Гол в 1939 г.). Представляется, что Сталин мог пойти на применение силовых мер против японского присутствия на советской территории, однако, пользуясь сближением ряда советских позиций с немецкими и открывшимися новыми возможностями, он в ноябре 1940 г. поставил перед Гитлером непременное условие – Япония (как союзник Третьего рейха) должна сама отказаться от своих концессий (речь шла об условиях возможного советского присоединения к «державам оси»)[791]. Японцы в ответ жаловались на то, что советские власти создают им трудности, но делали из этого неожиданные выводы – вплоть до предложения весной 1941 г. выкупить у СССР Северный Сахалин с целью добыть там не менее 2 млн тонн нефти (при годовой добыче примерно 200 тыс. тонн)[792]. Реакция Молотова – «это что, шутка?» – ясно отражала советскую позицию, тем более что Москва приготовила свой, зеркальный вариант решения проблемы – ликвидация концессий в обмен на компенсацию и последующие поставки в течение 5 лет 1,5 млн тонн нефти. Это не устроило уже Токио, полагавшего, что концессии позволят выкачать гораздо больше углеводородов[793]. Данная проб лема не была решена вплоть до окончания Второй мировой войны.

Для японского правительства, усердно пытавшегося разрешить проблему нехватки нефти в конце 1930-х – начале 1940-х годов, месторождения советского Северного Сахалина имели важное, но все же ограниченное значение (японские фирмы, работавшие на острове, оценивали значение сахалинской нефти в 3,5 % от годового потребления Японии). Совсем иной, значительный интерес вызвали нефтепромыслы Нидерландской Индии (современная Индонезия), имевшие развитую инфраструктуру всего производственного цикла и значительные масштабы нефтедобычи. Как результат – переориентация японской военной машины на решение нефтяной проблемы в южном направлении, в сторону нефтепромыслов Борнео[794]. Это, в свою очередь, потребовало спланировать удар по гарантам колониальных владений в Тихом океане – Британии и США, тем более что эти страны (особенно США) установлением нефтяного эмбарго в отношении Японии фактически подтолкнули Токио к силовому решению проблемы. Следует отметить, что в японской историографии тема вторичности политики Токио в преддверии Второй мировой войны достаточно популярна – еще в 1959 г. обрел форму следующий политический тезис – «…получается, что правящий класс Японии в целом не несет никакой ответственности за агрессию. Виновата, оказывается, “международная тенденция”, которая изолировала Японию»[795]. Таким образом, США, прекратив продажу нефти Японии для того, чтобы остановить агрессивную военно-политическую активность Токио в АТР, вынудили Японию перейти к активным действиям, в первую очередь, против самих Соединенных Штатов.

Таким образом, в нефтеполитике Японии 1920–1930-х годов, во многом определявшей военно-политические планы Страны Восходящего Солнца в целом, следует выделить два отдельных направления – с одной стороны, Токио старался как можно дольше, на длительный срок (от 40 до 50 лет), удержать за собой нефтяные концессии на Северном Сахалине с одновременным максимальным увеличением добычи углеводородного сырья. В этом вопросе Япония придерживалась, так сказать, «оборонительной» тактики («оборона» от настойчивых советских требований пересмотреть условия и сроки концессионных договоров). Вторым направлением был активное японское стремление к нефтяным месторождения Юго-Восточной Азии, и здесь Токио был готов действовать мерами уже «наступательного» характера.