Великая Отечественная война глазами очевидцев

Остальные танкисты увидели, что там наш танк в реке внизу (а, значит, они перейти все равно не смогут), и повернули назад, стали уходить. Вот так это все выглядело. А в этот момент справа от нас пошли наши танки. Наши танки были выкрашены известкой в белый цвет. Но когда они въехали в станицу, где черные избы, тут их как раз было хорошо видно.

Но их было много, «тридцать четверки», прорвались. И мы пошли за ними вперед. Это надо было выходить из окопа. А как выйти, когда кажется, что над тобой сплошные трассы. Как будто голову суешь вот в эту трассу. И надо решиться выпрыгнуть всем сразу.

Мы пошли в эту атаку, и по цепи передают: взяты Кисловодск и Минеральные Воды. Освобождены от немцев. Это можно установить дату. И вот так мы наступали. Ночью надо было успеть взять хутор Партизанский, еще на этой речке. И мы подошли к этому хутору, послали разведчика – не возвращается. Второго – нет. Третьего – нет.

Командир роты говорит мне:

– Дехтяр, ты на войне с первого дня. Вот скажи – что делать?

Я говорю:

– Слушай трубку.

А там полковник матом кроет.

– Почему застряли?! У вас задание взять этот хутор!..

Командир у меня спрашивает:

– Что делать?

Я говорю:

– А вы не отвечайте. Пусть думает, что обрыв.

Ну, вот я решился и говорю командиру:

– Пошлите меня в разведку.

– Так там же, наверное, засада!

Я говорю:

– Ну сами говорите, приказывайте!

– Нет, давай вместе.

И мы с ним пошли вдвоем. Подползаем ближе и ближе. Я думаю: «ну, сейчас зададут нам!» Тихо. Еще ближе подползаем. Слышим – гармошка играет. Еще ближе. Поют. Заглянули вниз, а этот хутор Партизанский в овраге, а там огни в домах. Спустились. Все предыдущие разведчики в первой избе сидят пьяные, и не вернулся ни один.

Ну, еще расскажу про свой последний сталинградский бой. Подошли мы к хутору Захаро-Обливский. А это уже Ростовская область. Потому что мы шли наперерез, чтобы выйти на Ростов, и все немецкие войска окружить на Кавказе. И нам сообщили, что наши танки прорвались, перерезали железную дорогу, захватили Тацинскую и Морозовскую, захватили эшелоны с новыми немецкими самолетами, и идут на Ростов.

Но у них кончается горючее, пехоты нет, поэтому догоняйте. И вот мы должны были их догнать. Мы подползаем к посадке на берегу речки. На речке лед, я со своей катушкой. И мы кубарем скатываемся на этот лед, а у меня катушка сваливается из станка. А я должен был быть неотлучно при командире роты.

И с каким-то невероятным усилием, не знаю как, я дернул, вскочил, догнал его на той стороне. А там немцы, идет бой. Наша артиллерия бьет по немцам, мы продвигаемся. А я, согнувшись, бежал по канаве за командиром роты. Это огородная такая, дренажная канава.

И вдруг меня по спине: бам! Я носом ткнулся, ничего не понимаю. Но успел заметить автоматный огонь сбоку. И рыжего немца из избы. Немцы имели обыкновение в избе делать на печке амбразуру. Он лежит на печке, мы в поле, а он с печки стреляет по нам. Они на машинах быстро приезжают в село, занимают оборону. А мы пешком их догоняем.

И самая главная проблема, это были обрывы. Страшная вещь, конечно. Как его искать? В общем, меня там ранило, и я лежал в госпиталях. Мне ампутировали обмороженные пальцы попутно, кроме простреленной спины. Мне две операции делали. Потому что первый хирург меня жалел, ему же надо возвратить на фронт, много нельзя отрезать.

Но попал я к одной молодой женщине, капитану, она кончила мединститут в нашем городе Горьком. Она говорит:

– Так у тебя рука никогда не заживет. Давай я тебе отрежу не только пальцы, но и глубже туда?

Я ей говорю:

– Ну, режьте.

Она сделала и через две недели стало затягиваться. Меня выписали «под коркой». Это значит, что если заживет, то хорошо, отчет хороший, а если не заживет, то вернут в другой госпиталь. Ну, пока я был по пересылкам, зажило. Я в госпитале переписку начал. Потому что по той открытке переписки не было, я же на фронте был.

А тут я дал о себе знать. Сфотографировался в госпитале, и послал. Они меня хоть увидели, какой я, а то не видели много лет.

Потом я снова попал на формировку, и записался в стрелки-радисты на ИЛ-2. Потому что я слышал, что там шоколадом кормят, а убьют, так и в пехоте убивают. И я пошел на комиссию. Но знал, что когда меня брали в армию, то написали: «годен, в очках».

И я не пошел к «глазнику», а всех других врачей проходил. Потом меня укачивало. Прошел эту укачку. Но к «глазнику» надо, у меня же карта на руках. Пришел, а «глазник» – бабушка старенькая. Она меня спрашивает:

– А почему же вы вовремя не пришли?

– Я у других врачей задержался.

– Так, хорошо, садитесь. Какая в той строке буква?… Да вы что, милый? Обманщик! Вы же не видите!

Я говорю:

– Но половину-то я вижу!

– Половину?! Вы же стрелок-радист, должны попадать!

– А я в очках буду.

– Это только немцы в очках. У нас хватает зрячих (смеется).

Я ей говорю:

– Да не хочу я в пехоту!

– Это ваше дело.

Ну, и попал я в пехоту, конечно. Но тогда был приказ Сталина использовать строго по специальности. И я был радистом.