Великая русская революция. Воспоминания председателя Учредительного собрания. 1905-1920

   В столицах ситуация была еще хуже. Сначала гарнизоны с недоумением наблюдали за революционными событиями. Затем они начали принимать в них участие – иногда с большим опозданием и в основном благодаря стадному чувству. Все они внезапно стали «героями борьбы за свободу». Советы твердо гарантировали им «революционную» привилегию в виде избавления от отправки на передовую. В действительности формирование фронтовых батальонов из запасных полков продолжалось. Но чем успешнее оно велось, тем быстрее из гарнизонов уходили лучшие люди и тем более ненадежными становились оставшиеся части. «Естественный отбор» превращал многие казармы в кормушку для бесстыдных корыстолюбцев, сквозь пальцы смотревших на лузганье семечек, игру в карты, пьяные дебоши, самовольные выходы на улицу и участие в многочисленных митингах. Среди этой отсталой и невежественной толпы попадались группы, принципиально выступавшие против войны; эхо этих речей подхватывали массы, находившие в них оправдание собственной лени и неряшливости. Постепенно такое состояние умов передавалось фронтовым частям, регулярно пополнявшимся из резерва.

   Кроме того, существовали самые деклассированные из деклассированных – дезертиры. Согласно официальным данным, количество дезертиров с фронта еще до революции составляло больше 195 000, а на 1 августа 1917 г. их насчитывалось уже 365 000. Вместе с теми, кто уклонялся от мобилизации и прятался в лесах, полях и оврагах («зелеными»), их общее количество, по данным Родзянко, составляло до революции около 1 500 000, а к 1 октября 1917 г. – около 2 000 000. И наконец, революция совершила красивый жест, более прекраснодушный, чем практичный, почти повсюду открыв двери тюрем и выпустив на свободу даже уголовников.

   Такими были главные источники пополнения бесформенной толпы. Скорее жертва, чем виновник собственного общественного положения, эта толпа ощущала всеобщий энтузиазм революции. Но ее праздничное настроение не могло пережить «медовый месяц» нового порядка. Суровая проза жизни требовала своего. Чем более примитивными были эти люди, тем скорее они начинали ощущать беспричинную злобу. Все эти элементы составляли аудиторию нескончаемых митингов. В больших городах эти митинги проходили на каждой площади, бульваре, перекрестке и в сквере, причем выступали на них ораторы безграмотные, но страстные. «Улица» жила своей собственной шумной политической жизнью. В Петрограде местом постоянных митингов была площадь у дворца Кшесинской, ныне занятого большевиками. Именно там большевистские агитаторы научились приспосабливаться ко вкусам определенных слоев городского населения, но не пролетариев, а безработных нищих. Это диктовало изменение арсенала большевистской фразеологии. Страстные революционные призывы теперь были обращены к социальной категории, никогда не пользовавшейся любовью сторонников марксизма: «городской и деревенской бедноте». Партия тут же стала выпускать популярную газету «Беднота». Классовой основой большевизма вместо пролетариата стал люмпен-пролетариат; большевизм совершил грех, в котором всегда обвиняли анархистов.

   Первая речь Ленина перед марксистской и социал-демократической элитой, делегатами недавно состоявшейся Всероссийской конференции Советов, вызвала всеобщую оторопь. Долой Временное правительство! Долой мелкобуржуазные Советы; долой буржуазную демократию; долой парламентскую республику; никакого правительства, кроме прямой власти Советов беднейших классов, власти, завоеванной пролетариатом. Долой социал-демократическую партию; да здравствует созданная вместо нее коммунистическая партия! Долой интернациональный мирный съезд социалистов в Стокгольме; да здравствует мир с помощью братания на фронте, ура переговорам революционных сил с обеих сторон, эскадрона с эскадроном и батальона с батальоном! Да здравствует гражданская война, которая покончит с империалистической войной! После этой речи старый большевик Гольденберг заявил с места: «Ленин претендует на европейский трон, который пустует уже тридцать лет: трон Бакунина. Новое слово Ленина является переложением старой истории примитивного анархизма. Ленина – социал-демократа, Ленина – марксиста, вождя нашей боевой социал-демократии больше нет!» Другой большевик, представитель левой фракции «Вперед» Богданов (Малиновский) вышел из себя и крикнул, что речь Ленина – это бред сумасшедшего; бледный от гнева и презрения, он резко бросил аплодировавшим: «Как вам не стыдно хлопать этой чуши? Позор! И вы еще смеете называть себя марксистами!»