Великая русская революция. Воспоминания председателя Учредительного собрания. 1905-1920

   Эта хитрая конструкция имела один недостаток. Передача власти какой-то группе на определенных условиях предполагает, что передающие власть следят за тем, как соблюдаются эти условия. Такой контроль прост и естествен, когда люди, осуществляющие власть, одной плоти и крови с теми, кто их контролирует. Но когда контролирующие и контролируемые относятся к разным лагерям, антагонистически чуждым и враждебным друг другу, это может привести только к одному: постоянной борьбе с невозможностью обратиться в какую-либо юридическую инстанцию. Вероятность такого исхода увеличивало то, что никакого соглашения о формах подобного контроля заключено не было. Это привело ядро первого Совета к полному политическому банкротству. Видимо, оно не понимало, что органы контроля всегда отвечают перед народом за тех, кого они контролируют. Оно думало, что передача власти буржуазии на определенных «условиях» позволит держать последнюю «на коротком поводке», чтобы впоследствии расстаться с ней и начать свою «борьбу». Оно считало, что правительство цензовой демократии будет соперником Советов и в то же время беспристрастным судьей, следящим за тем, чтобы каждая сторона соблюдала правила «честной борьбы». Но, во-первых, цензовое правительство, которое существовало с согласия советской демократии, могло быть настоящим правительством только в том случае, если бы в обмен на абсолютно честное соблюдение соглашения оно пользовалось полной поддержкой советской демократии. Во-вторых, что значит «честная борьба с одинаковым оружием» между правительством и теми, кто согласился доверить ему государственную власть? В нормальных условиях мирного времени, когда действуют органы народного представительства, это означало бы обращение к парламенту, вотум недоверия правительству, его отставку или новые всеобщие выборы. Но временное революционное правительство – это своего рода феномен. Оно всегда обладает большей властью (правда, на более короткий срок), чем обычное правительство, поскольку возникает до и для создания прежде не существовавшего национального представительного органа, и до выполнения этой миссии действует диктаторски, не отчитываясь ни перед кем. Нормальное законное диктаторство (конечно, если оно не захватило власть силой) предполагает позднейшую ответственность за честность и правильность выполнения своей миссии, но не предусматривает ежедневного контроля и запретов, иначе оно не будет диктаторством. Лидеры Совета, поддержавшие точку зрения Суханова, были стихийными диалектиками с сильным налетом макиавеллизма, но не обладали политической зрелостью. Было чрезвычайно важно, чтобы личный состав правительства полностью соответствовал цели последнего. Но авторы компромисса думали по-другому. «Последний пункт повестки дня – состав правительства – много времени не занял. Было решено не вмешиваться и позволить буржуазии сформировать правительство так, как она сочтет нужным»⁴.

   Это безразличие к личному составу правительства было очень характерной приметой времени. Оно отражало интеллектуальный уровень довоенного социализма, действовавшего во всей Европе как безответственная оппозиция. Чем более левым был фланг, который социал-демократы занимали в парламенте, тем настойчивее они защищали свою пассивную непримиримость. Стеклов и Суханов искренне верили, что их равнодушие к личному составу нового русского правительства и готовность передать власть цензовой буржуазной демократии были признаком политической левизны. Они забыли, что безответственная оппозиция европейского довоенного социализма была продиктована его слабостью по сравнению с объединенными силами буржуазии. Социал-демократическая партия Германии могла вести яростные битвы с буржуазным большинством в рейхстаге; воинственность помогала объединять их ряды, но не влияла на развитие общества в целом. В России же все было по-другому. Цензовое правительство на каждом шагу ощущало собственную слабость, в то время как любой «безответственный» жест его «оппонентов» из Совета воспринимался возбужденными массами как сигнал к штурму остатков царской Думы, которую по каким-то непонятным причинам еще терпят. Самые энергичные элементы масс, делавших революцию, считали это насмешкой над народом; изменить их точку зрения советским макиавеллистам, заключившим соглашение с «прогрессивным блоком», было не под силу.