Великая сила искусства (СИ)

Вести беседы, когда пациент наелся бумаги и чуть не отправил своего лечащего врача в нокаут, было бессмысленно. Виктор Дарьевич прислушался к звукам из санузла, понял, что поглощенная Лавром Сандриевичем информация стремится на волю, но, увы, уже в непригодном для восприятия виде. Стряхнул с халата прилипший клок бумаги – тот медленно и печально спланировал на пол, перевернулся, и на нем обнаружилась лопасть то ли вертушки, то ли корабельного винта. Виктор Дарьевич поднял его и положил в карман, скорее из любви к чистоте, чем из желания разбираться в рисунке: грязь в Медкорпусе царапала нервы, как звук железа по стеклу.

Дойти до кабинета спокойно в этот день Виктору Дарьевичу было не суждено. Стоило ему выйти из стационара и устремиться туда, где успокаивающе поблескивала табличка «Заведующий Когнитивной Частью», где в столе ждала спрятанная от чужих глаз пепельница и можно было попросить уже принести чаю и каких-нибудь бутербродов из столовой, раз уж обеденное время давно осталось позади, как в коридоре возник неотвратимый, как возмездие, и такой же всеобъемлющий Врат Ладович.

– Витенька, – пробасил он, животом перекрыв отход к отступлению, – нам бы поговорить спокойненько.

Мечты выкурить сигарету развеялись, как утренний туман. Виктор Дарьевич открыл кабинет, и туда сначала прошел живот Врата Ладовича, за ним сам Врат Ладович, а уже потом – Виктор Дарьевич.

– Валя сейчас подбежит. У него там лаборанты что-то противоестественное с микроцентрифугой сделали, он разберется и придет, – сообщил Врат Ладович, умостившись на жалобно скрипнувшем стуле. – А Юру ты сам позвони, а то я что-то не дозвонился.

Перед мысленным взором Виктора Дарьевича проплыла сигарета, кокетливо вильнула фильтром и растаяла. Если уж Врат Ладович решил говорить гэбней, значит, дело затянется. А главное, расспрашивать его до того, как все соберутся, бесполезно. Лучше звонить Юру Карповичу, и хорошо, если он не на операции.

Валентин Ананьевич явился злой, как леший, – должно быть, лаборанты загубили не только центрифугу. Оборудование – дело наживное, Бюро Патентов деньги все равно выделит, не на одно, так на другое, а правильно тратить деньги Медкорпус умел. Правильно – это на лучшее и не трясясь над каждым грифоном. А вот образцы для исследований иногда доставать – мороки не оберешься. То подходящих случаев нет, то они есть за тридевять земель, а транспортировать трудно, а то у какого-нибудь дефективного гуманиста нервы не выдержат, и он возьмет и загубит результаты полугодовых трудов, сволочь. А у Валентина Ананьевича, как назло, была слабость к тонким вдохновенным натурам, которые теории строили прекрасные, а на практике имели дурную привычку падать духом.

Юр Карпович, к счастью, оказался свободен, и Виктор Дарьевич все-таки позвонил в столовую и попросил чаю на четверых.

– Дела у нас такие, Витенька, – Врат Ладович подул на кружку и поморщился: слишком горячо. – Пока ты там по радио население убеждал в преимуществах когнитивного метода, явился к нам фаланга.

Виктор Дарьевич на первой части чуть не поперхнулся, зато на второй проглотил невысказанное и обратился в слух.

– Что-то быстро, – нахмурился Юр Карпович. – И как успели узнать?

– Может, и не успели, – покачал головой Врат Ладович. – Он же не тебя, Витенька, искать пошел и даже не ко мне. Он в регистратуру пошел, как всякий честный гражданин.

Гэбня переглянулась и обменялась усмешками. В регистратуру – это правильно. Это очень хорошо, что в регистратуру. Потому что на карту Лавра Сандриевича они сразу же гэбенную печать пятого уровня доступа хлопнули. А пятый уровень доступа – штука очень удобная. Так что регистратуру фаланга мог хоть обнюхать – никакой информации о Лавре Сандриевиче там не было в полном соответствии с инструкциями, которые не позволяли такую информацию показывать даже вездесущей Еглае Андреевне, заведующей регистратурой, у которой была хватка сторожевого пса и кличка Моль.

– Вслепую тычутся, – поднял брови Валентин Ананьевич. – А зачем?

Была у Валентина Ананьевича привычка озвучивать то, что остальная гэбня думала про себя. Поначалу намучились с ним, пока не отучили его эту привычку применять в присутствии Бюро Патентов, а то неудобно иногда выходило.

Но и правда, зачем?

Если родственники потеряли, то опять: ПРИЧЕМ ЗДЕСЬ ФАЛАНГИ? Расследовать похищение гражданина – дело Столичной гэбни, а никак не личной цепной нечисти Бюро Патентов.

Если бы по собственной инициативе влезли, Виктор Дарьевич не удивился бы. Вечно у фаланг зудело любопытство, впору мазать антигистаминным. Но снова не складывалось: слишком рано явились.

Вот если бы их послало Бюро Патентов, было бы логично. Пропала надежда росской инженерии, впору бить во все колокола и поднимать по тревоге Силовой Комитет. Такие-то вещи Бюро Патентов обязано контролировать лично, всеми четырьмя головами.