Великая степь

А может и нет, но факт остаётся фактом: отработанный и загрязнённый хладагент (проще говоря — смесь инертных газов) выпускался сейчас в атмосферу с характерными звуками, не очень даже громкими, учитывая размеры шкуры и системы — но за пару километров слышными. Стравливание проходило равномерно, компенсаторы были раскиданы по огромной площади, на разных расстояниях от выходных отверстий.

Звуки различались по высоте, длине и тону — и складывались в песню. Странную песню, печальную и торжествующую одновременно. Она звучала над древним морем, под незнакомыми звёздами. Ящеры поднимали головы, не в силах сообразить, что за странные акустические колебания они слышат. И даже переставали пожирать друг друга. Женька не находила себе места.

Щемящая душу песня Верблюда застала её врасплох, и она прекратила увлечённо наблюдать в инфракрасных лучах ночную подводную жизнь древнего моря, и пошла, почти побежала в рубку. В рубке — никого. Затем — уверенные шаги Гамаюна в коридорчике, ведущем к кабине ручного управления. Она развернулась, выскочила из рубки в главный коридор. Люки заботливо распахивались при её приближении, словно тщились предугадать желания, которых не было. Она заскочила в каюту, может в свою, а может — в первую попавшуюся, при отсутствии личных вещей не больно-то разберёшь. Рухнула плашмя на койку, едва успевшую вырасти навстречу из пола. Плечи и спина подрагивали, но плакала Женька беззвучно…

Всё казалось бессмысленным. И бесполезным. Всё-всё.

Зачем? Зачем все убивали всех — так долго и старательно? Чтобы ей оказаться здесь, в юрских болотах? И рыдать, и кусать подушку, и хотеть, и не мочь? И знать, что Дракон не отступит, что он получит её, — рано или поздно. Получит всю, без остатка. Всё будет просто: кого-то будут убивать у тебя на глазах — мать, отца, сестёр — и сделать ничего будет нельзя, и мозг поневоле завопит от тоски и бессилия, призывая на помощь хоть Бога, хоть дьявола, и он всплывёт, искуситель с гостеприимно распахнутой пастью: войди, надень шлем и сделай, что хочешь… будь только моей и возьми взамен всё. Только ты и именно ты.

Песня Верблюда набирала силу — и обещала всё. Внимавшие некогда этому пению простые пастухи становились воинами и полководцами, а полководцы — великими Каганами… Сейчас песню слушала Женька Кремер.

Всё? Всё, что хочешь? Что хочешь? Она встала. Она вытерла слёзы. Она снова пошла в рубку. Взяла пси-шлем в руки — нежно и бережно, как мать, баюкающая младенца. Прижала ладонь к выстилающим внутреннюю поверхность мягким ворсинкам. Приказы Верблюду она формулировала чётко и последовательно, подозревая, что отменить или скорректировать их уже не сможет.

Песня Верблюда продолжала звучать, разносимая по всем внутренним помещениям.

11

В рубку вошёл Гамаюн. Женька оторвалась от шлема.

— Пойди… пойдите в каюту, — она постоянно сбивалась и путалась, называя его то на «ты», то на «вы». — Через несколько минут старт…

— Старт — куда?

— На орбиту. В штатном режиме так и положено. Не тащить же в Девятку всех этих… зубастых…

Она заглянула ему в глаза. И увидела там себя. Женьке казалось, что огромное, тридцатидвухкамерное сердце Верблюда бьётся сильнее и чаще, что стены и пол содрогаются в такт ему… Песнь Верблюда терзала и ласкала уши.

Гамаюн пожал плечами — ты капитан, тебе виднее — и ушёл. В каюту.

…Звёзды окружили его со всех сторон.

— Айдахар вам всем в глотку, — вслух подумал Гамаюн словами Ткачика.

Вот и сбылась мечта детства. Стал космонавтом. Но — как-то обыденно. Ни разрывающего уши грохота дюз, ни гагаринского «Поехали!». Как на лифте поднялись. Наверное, детские мечты в детстве и должны исполняться…

… Он парил одинокой пылинкой в сверкающей вокруг Вселенной. Каюта была включена на полный обзор — то есть стала целиком и полностью невидимой. Слабо виднелся лишь входной люк — светящимся овалом на фоне космической бездны. Полная невесомость не наступила — но гравикомпенсаторы выдавали не больше одной восьмой же, и тело казалось воздушно-лёгким, и не только казалось, и кровь, перенасыщенная кислородом, приливала к голове, и пьянила, и била в виски отчаянно-шальным весельем…

В овале люка появилась Женька. Не было её — и появилась. Провела рукой по вороту комбинезона — серо-мерцающая ткань медленно поплыла вниз, к далёким галактикам.

12

Женька шагнула к нему, длинным, скользящим над звёздной бездной не то шагом, не то полётом. Положила руки на плечи.

— Обними меня, — сказала она, а может, просто подумала.

Всюду — и сверху, и снизу, и со всех сторон — сияли звёзды…

XIV. Судная ночь

1

Резкий и отвратительный запах привёл лежащего человека в себя — ничуть не хуже нашатырного спирта.

Хотя выражение «привёл в себя» едва ли точно соответствовало происходившему. Способность воспринимать объективную реальность к Серёже Панкратову понемногу вернулась, но возможности воздействия на окружающую действительность оставались в латентном состоянии… (Именно так и подумал Сергей, обожающий подобные формулировки.)