Великая степь

Пальцы Калюжного скользят по застёжке кобуры — впустую. Кобура мокра от крови. Его крови. Серые тени появляются неожиданно. Их много. Проскакивают в открытые ворота. Выныривают из темноты — из тыла, где-то и как-то просочившись через периметр. Калюжный не удивляется. Разворачивается и бросается в караулку. Ему кажется, что бросается. На деле — бредёт, пошатываясь. За спиной не бой — избиение. Мечи и копья убивают беспощадно и быстро. Захлёбывающиеся автоматные очереди внести перелом не могут…

Тумблер — скорей даже рычаг — общей тревоги на дальней стене, я добегу, обязательно добегу, думает Калюжный, достаточно лишь ухватиться за рычаг, и можно падать, радостно проваливаться в темноту беспамятства, и ему кажется, что он всё ещё бежит, всё ещё рвётся к рычагу, и ноги действительно подёргиваются, и сапоги скребут по грязному полу караулки, и…

Секиры, разрубившей ему голову, Славка Калюжный не почувствовал.

3

Серёжа Панкратов видел всё — и ничего не мог сделать. Пытался закричать — не получилось. Пытался отползти — не получилось. Неподалёку умирали люди — почти беззвучно. Разгильдяи, не надевшие сфер, сами подставляли глотку… Надевшие — пытались сопротивляться. Хрипы, приглушённые стоны, редкие очереди.

Но ночной стрельбе у периметра никто в Девятке уже не удивлялся. Привыкли, даже не просыпались… Сигнал тревоги так и не включился.

Потом всё кончилось. Своих — живых — не осталось. Только чужие. Возле «Урала» щетинятся стрелами две кучи тряпья — черпаки, закемарили в кунге, радуясь, что сегодня обойдётся без еженощных казарменных развлечений. Конечно, уснули без броников… Хотя и те не помогли бы выскочившим спросонья. Серая тень нависает над черпаками, деловито выдёргивает стрелы. Показалось — один шевельнулся. Жив? Не показалось — короткий взмах ножа — шевеление прекратилось. Серёжа сжался, стараясь быть маленьким и незаметным….

Из бака «Урала», пробитого стрелами, тянуло бензиновой вонью, но даже она не могла перекрыть запах крови.

Потом по бетонке глухо застучали обёрнутые войлоком копыта — всадники въезжали в ворота, сотня за сотней, и казалось — конца им не будет.

Серёжа надеялся, что они пройдут, и он сможет как-то поползти, и добраться до караулки, она не обесточена, свет горит, и можно найти кнопку, или чем они там включают тревогу…

Напрасная надежда. Вырезавшие караул нукеры никуда от ворот уходить не собирались — крепость Карахара не должна была стать мышеловкой.

Невдалеке, там где дорога огибала рембазу и уходила к жилому городку, раздался панический вопль. Но быстро замолк.

4

Водила из черпаков, вёзший Звягинцева и Прилепского на проверку постов в открытом «уазике», просто обалдел, увидев двигающуюся навстречу тёмную массу всадников.

Обалдел и не попытался сделать ничего — лишь давил на газ, вцепившись в руль мёртвой хваткой. Через секунду она стала действительно мёртвой — стрела вошла парнишке в глаз. Звягинцев хрипел, пришпиленный к спинке сиденья несколькими стрелами. Трусоватый Прилепский среагировал быстрее, сполз вниз, вжался в днище машины — длинное тонкоe копьё ударило в спину коротко и безжалостно.

Уазик с мёртвыми пассажирами съехал с дороги и заглох, уткнувшись в бетонный забор. Три всадника, скрывающие угловатые, нелюдские фигуры длинными плащами, подъехали к замедлившим продвижение передовым сотням.

Они уже знали всё, что произошло на берегу, напротив скалы, называемой аборигенами Воловий Рог. И что произошло под берегом — тоже. В их планах это ничего не изменило. Просто очередной шанс стал и последним.

Онгоны хорошо знали Девятку, хотя ни разу не бывали здесь. Приказы они отдавали чёткие и ясные — ни слова не произнося вслух. Сотни уходили в темноту, к заранее выбранным целям.

Основные силы двинулись к самому центру городка. К двадцатому дому. В нём находилась квартира генерала Таманцева и обитала вся верхушка Девятки — но не она интересовала восьмипалых. Но там же, по сведениям онгонов, жила и главная цель их похода.

Женька Кремер.

5

Надо было что-то делать — но что, Серёжа Панкратов не знал. Ему было страшно. Чужие пришли убивать. Они убьют всех, а потом — его. Найдут и убьют. Или не найдут? И что тогда? Один в городе трупов?

Грудь неприятно давило. Немного спустя Сергей понял — шартрез. Пузырёк «Русского леса» во внутреннем кармане впился в рёбра. Он с трудом, в три приёма, вытащил плоскую бутылочку. Поднёс к губам. Неразведенный одеколон обжёг гортань. Легче не стало.

Тишина. Городок спал — последние минуты сна перед смертью. Серёже хотелось плакать, а умирать — не хотелось. И он заплакал, беззвучно. Слёзы катились по щетине щёк. Потом он достал зажигалку и грязный носовой платок, обернул флакон. Еле слышное бульканье. Аромат «Русского леса». Хотелось лежать и лежать, ничего не делая и вдыхая этот аромат…

Он встал на колени.