А временами — доходило вовсе до абсурда… Например — когда упор вдруг стал делаться на бесплодность попыток детского творчества (по крайней мере в областях, очевидно выходящих за пределы школьной программы), и «детская» пресса стала изобиловать примерами ошибок, просчётов, несчастных случаев в итоге «преждевременного самоутверждения» (причём подавая так, будто подобное никогда не случалось в работах и поисках взрослых). Но думал ли кто-то о конкретных подростках — которые, возможно, разуверившись под давлением такой пропаганды в своих силах и способностях, бросали начатые дела, отказывались от планов — и что, возможно, теряло на этом человечество?..
…Тогда Джантару и встретилась та газетная публикация якобы случайно найденных чьих-то детских дневников… Правда, и он уже не помнил всего: ту газету видел лишь раз, а потом она почему-то не сохранилась. Но он помнил — как, едва просмотрев первые (наивные, чисто личные, касавшиеся школьных, ученических проблем, и вряд ли вовсе для постороннего глаза) фрагменты, сосредоточился на последующих, по серьёзным вопросам… с комментариями к ним будто какого-то дурака или сумасшедшего!.. Речь шла о том, что закон и государство не столько защищают личность, сколько подминают под себя, заставляя действовать вопреки убеждениям и чувству долга, чтобы не нарушить статью закона, оказавшуюся неспособной предусмотреть конкретную жизненную ситуацию — и тут же это объяснялось… отрицательными личными качествами автора дневников: якобы слабостью, трусостью и склонностью к правонарушениям! В другом фрагменте — на попытки дать определение понятия «разумное существо» и сформулировать его основные права — следовало возражение: тогда уж наряду с правами надо определись и обязанности (и даже предлагалось, какие — но тогда… в одном ряду с основополагающими правами на личную безопасность в среде других разумных, и возможность реализации жизненного предназначения на общее благо — оказывались «обязанность получить школьное образование», «обязанность трудиться», и даже «обязанность помогать старшим по дому» — нелепости чего кто-то, готовивший публикацию в припадке морализаторского скудоумия, не заметил)! И сами формулировки: «права разумного существа признаются за всяким существом, обладающим достаточно развитым интеллектом и самосознанием, которое признаёт эти права за другими существами того же статуса, наделёнными теми же правами и признающими их, в свою очередь, за ним»; и «аргументы силы против разумных или предположительно разумных существ могут быть применены в ответ лишь на неспровоцированную угрозу применения силы»; и рассуждения в последующих фрагментах, что для искоренения преступной среды надо оказывать всяческую поддержку тем, кто искренне намерен вырваться из неё, но при отношении к последующим рецидивам как к сознательным ответам злом на добро и нарушению основных прав разумных существ, со всем, что отсюда следует — всё это было охарактеризовано как «бесплодные умствования незрелой личности, основанные исключительно на собственной слабости, трусости и неумении наладить отношения в среде сверстников». И наконец, последние, самые поздние фрагменты — полные уже смятения и неуверенности в ожидании каких-то грядущих перемен — наверняка должны были стать свидетельством жизненного краха этой «незрелой личности» и подвести читателя (примерно того же возраста) к соответствующим выводам. Будто кто-то и вывернул всем на обозрение чьи-то незавершённые поиски и сам внутренний мир — именно как символ бесплодности попыток школьника размышлять о чём-то сверх школьной программы… И Джантар, испытав настоящий шок, даже не сразу понял: во-первых — дневник публиковался явно не на языке оригинала, это был перевод с языка, похоже, чхаино-каймирской группы, а во-вторых — те, кто готовили публикацию, явно не опасались ответа автора, и, стало быть, знали, что ответить он не может. И в самом тексте — чувствовались не вполне современные настроения, идейные поиски какой-то иной, далёкой, но… знакомой ему эпохи! Когда на такие темы: более справедливых законов, основных прав человека, коренном разрешении проблемы преступности — много думали и открыто рассуждали неглупые и вполне достойные взрослые! И более того: некоторые фразы были очень знакомы, как… его собственные!..