Великая война. 1914–1918

В марте и апреле жажда территориальных приобретений и стратегические расчеты подталкивали Италию к вступлению в войну. Немецкий посол, князь Бернард фон Бюлов, делал все от него зависящее, чтобы воспрепятствовать этому, и даже предложил Италии австрийские территории, которые раньше Вена отдавать не соглашалась. Большинство итальянцев — и простые люди, и парламентарии — эту опасную авантюру не одобряли. Активными сторонниками войны были король Виктор Эммануил III, премьер-министр Саландра, министр иностранных дел Соннино и разношерстная группа сторонников политической и культурной революции, включая Бенито Муссолини (тогда тот был социалистом), а также поэтов Габриеле Д'Аннунцио и Филиппо Маринетти, родоначальника футуризма[384]. Завершающие стадии подготовки к войне оказались похожи на заговор, в котором участвовали его королевское высочество, Саландра и Соннино. 26 апреля в обстановке строжайшей секретности был подписан договор с Британией, Францией и Россией, обязывающий Италию в течение месяца вступить в войну в обмен на большую часть австрийской территории, на которую она претендовала, а также Южные Спорады в Восточном Средиземноморье. 23 мая Италия объявила войну Австрии — но еще не Германии.

С самого начала Италию преследовали неудачи, что вполне объяснимо, исходя из реалистичной оценки состояния ее армии и особенностей местности, в которой предстояло действовать. Вся граница между Италией и Австрией проходила по самым высоким в Европе горам, от Тироля на западе до Юлианских Альп на востоке, образуя полукруг из зачастую отвесных скал протяженностью 600 километров, вершины вдоль которого занимал противник. На западной оконечности, в Трентино, через перевалы вели девять дорог, а на востоке наступление можно было вести по долине реки Изонцо, прорезающей горы. Однако Трентино был захолустным углом австрийской территории, совершенно неразвитым регионом, а позади долины Изонцо громоздились два безлюдных плато, Байнсицца (Банынице) и Карсо, громадные природные крепости, возвышающиеся более чем на 600 метров над окружающими низинами. Историк говорит об этом так: «Плато прорезала череда крутых гребней, а низины представляли собой мрачное нагромождение камней, острых как ножи»[385].

В такой местности могли воевать только лучшие горные соединения. У Италии такие имелись, но слишком мало — всего две бригады с собственной горной артиллерией[386]. Эти подразделения были сформированы из жителей альпийских регионов. Большинство солдат призывалось из небольших городков и из сельской местности, причем треть из южной части страны и Сицилии. Южане стали гражданами Итальянского королевства меньше 50 лет назад и считались плохими воинами. Из своих бедных деревень они стремились скорее в Америку, чем на север собственной страны. Армия в целом была плохо обученной, поскольку не имела полигонов для отработки маневров, как французская и немецкая, и не восполнила потери, понесенные в результате Итало-турецкой войны 1911–1912 годов, которую сами итальянцы называли Ливийской. Современной артиллерии у нее не хватало — на вооружении было всего 120 тяжелых орудий. В начале военных действий итальянцы оказались способны выставить 25 пехотных дивизий, но до конца войны все равно оставались самой слабой из основных сторон, вовлеченных в конфликт.

Главной силой итальянской армии являлся офицерский корпус, наследие Савойского королевства, войска которого сыграли решающую роль в объединении Италии в 1870 году. Патриотичная, профессиональная, хорошо обученная армия Савойи была единственной в Европе, где евреи могли занимать высшие командные должности. Офицеры с севера хорошо знали свое дело и умели обучать подчиненных. Начальник Генерального штаба Луиджи Кадорна являлся поборником строгой дисциплины. Он в полной мере реализовывал свое право Верховного главнокомандующего, закрепленное конституцией (во время войны он не подчинялся ни премьер-министру, ни королю), и делал это так жестко, как никто из военачальников Первой мировой. За войну Кадорна сместил с должности 217 генералов, а когда произошел кризис 1917 года, приказал безжалостно расстреливать офицеров отступающих частей[387]. Такой стиль командования и управления войсками, безусловно, повлиял на действия итальянской армии. Безнадежные атаки возобновлялись снова и снова, а тяжелые потери воспринимались с такой же стойкостью, как у британцев на Сомме или французов под Верденом. Более того, с учетом необыкновенной сложности фронта наступления итальянской армии ее самопожертвование можно считать беспрецедентным. Расплатиться за это пришлось позже, и цена оказалась высокой — утрата боевого духа. Моральный крах ждал армию в октябре 1917 года в Капоретто.