Великая война. 1914–1918

По крайней мере, так 31 июля считали французские генералы. Известия, точные или преувеличенные, о немецких военных приготовлениях взволновали даже Жоффра, считавшегося воплощением невозмутимости. Страх потерять преимущество овладел им точно так же, как Янушкевичем 29 июля и Мольтке 30 июля. Начальник французского Генерального штаба опасался, что немецкие войска скрытно развернутся на своих позициях, а его солдаты будут все еще в казармах, что немецкие резервисты прибудут на сборные пункты, а французские еще не выйдут из дома. Днем в пятницу 31 июля Жоффр вручил военному министру Мессими короткую записку, которая лучше любого другого документа иллюстрирует июльский кризис 1914 года и мышление военачальников того времени.

Правительство должно ясно понять, что с сегодняшнего вечера при каждой 24-часовой отсрочке в призыве резервистов последует задержка развертывания нашей армии. Платой за каждый день промедления может стать потеря от 15 до 25 километров территории Франции. Главнокомандующий не может взять на себя эту ответственность. Наша первостепенная задача — опередить врага в сосредоточении и развертывании войск[98].

Этим же вечером Жоффр официально обратился к президенту с просьбой немедленно подписать указ о всеобщей мобилизации. Утром это предложение обсудил кабинет министров, и в 16:00 было определено время начала призыва резервистов из запаса — 2 августа.

Французы надеялись отсрочить объявление о мобилизации до того, как поступит информация, что Германия приводит армию в боевую готовность, чтобы избежать каких бы то ни было обвинений в провокации, но, несмотря на то что французский указ предшествовал немецкому, о провокации не могло быть и речи, поскольку разница во времени между их подписанием составила всего час. Еще через два часа посол Германии в Российской империи вручил министру иностранных дел Сазонову ноту с объявлением войны России. Это произошло в субботу 1 августа, в начале восьмого вечера по местному времени. Разговор был очень эмоциональным, с взаимными обвинениями, упреками и сожалениями, а затем объятиями и слезами. Из кабинета Сазонова Пурталес вышел пошатываясь[99].

Впрочем, непоправимое еще не произошло. Николай II по-прежнему надеялся, что войну можно предотвратить. Он только что получил телеграмму от кузена, умолявшего не пересекать границу с Германией. В то же время кайзер, уповая на то, что Британия сохранит нейтралитет, если Франция не подвергнется нападению, приказал Мольтке отказаться от плана Шлифена и направить войска не на запад, а на восток. Ошеломленный начальник Генерального штаба объяснил, что на разработку новой диспозиции потребуется не меньше года, и Вильгельм II ограничился тем, что запретил своей армии вторгаться в Люксембург, что являлось необходимым условием плана Шлифена[100]. Между тем французский посол Поль Камбон в Великобритании в это воскресенье, 1 августа, пребывал в отчаянии: Лондон отказался прояснить свою точку зрения. На протяжении всего кризиса Британия придерживалась мнения, что все противоречия разрешат прямые переговоры между вовлеченными в конфликт сторонами, как это бывало прежде. Не связанное договорами ни с одной из великих держав, Соединенное Королевство скрывало свои намерения от всех, в том числе и от Франции. Французы между тем требовали ясности. Заявит ли Британия о своей безоговорочной поддержке им и если заявит, то когда и при каких условиях? Британцы и сами этого не знали… Всю субботу, а также воскресенье 2 августа кабинет министров обсуждал план действий. Международный договор 1839 года, гарантирующий нейтралитет Бельгии, предусматривал вступление в войну, однако этот нейтралитет еще не был нарушен. Правительство не могло дать четкого ответа ни Франции, ни Германии, которая потребовала прояснить британскую позицию еще 29 июля. Тем не менее предупредительные меры были приняты: флот привели в боевую готовность, а Францию тайно заверили, что военно-морские силы прикроют их берег Ла-Манша, но этим кабинет министров и ограничился.

2 августа Германия предъявила еще один ультиматум, на этот раз Бельгии, потребовав разрешения пропустить немецкие войска через свою территорию, а также вести на ней операции против Франции. В противном случае Бельгия будет рассматриваться как вражеское государство. Срок ультиматума истекал через 24 часа. Утром 3 августа Бельгия его отвергла.