Великая война. 1914–1918

Никто их не собирал[288]. Человека, который донес бы голос русского солдата из крестьян до потомков, не оказалось. Впрочем, австрийцы, более образованные, тоже оставили мало воспоминаний об армейской службе — вероятно, из-за того, что тяготы фронтовой жизни были вытеснены из сознания еще большей катастрофой, крахом империи Габсбургов. Интеллектуалы и деятели искусства — Людвиг Витгенштейн, Райнер Мария Рильке, Оскар Кокошка — оставили после себя письма и дневники, а роман Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка» стал классическим произведением мировой литературы, но все это лишь разрозненные воспоминания, которые не следует считать отражением мыслей и эмоций всех солдат австрийской армии. Эхо чувств, связанных с тяжелыми испытаниями, выпавшими на их долю, можно услышать, пожалуй, в церквах Вены, которые и сегодня в дни полковых юбилеев украшают венками и лентами. Однако по большей части все, чем жили солдаты австрийской армии, да и русской тоже, начиная с лета 1914 года, стерлось из памяти. Но можно ли это реконструировать?

На помощь приходят фотографии, даже если на них запечатлены довоенные маневры. Еще более ценными оказываются редкие снимки времен войны[289]. На всех изображены плотные шеренги людей, зачастую плечом к плечу. Возможно, они искали то, что называется чувством локтя — один из способов сохранить присутствие духа под огнем врага. К винтовкам примкнуты длинные штыки, движения стесняют вещевые мешки и снаряжение. Плотная одежда делает людей толще, чем они были на самом деле, но от пуль она не защищает… Через несколько месяцев в большинство армий в обиход войдут стальные каски — у солдат и офицеров снова появилась индивидуальная броня, исчезнувшая в XVII веке. Первые месяцы войны положили конец двухсотлетним традициям пехоты, когда лучшей защитой от огнестрельного оружия считались муштра и дисциплина. Другие фотографии — немногочисленные фронтовые — демонстрируют массовое нарушение тактических положений, которые во всех армиях определяли правила рассредоточения. В русской армии устав 1912 года предписывал, что низовое подразделение, взвод из 50 человек, должен растянуться на 50 шагов, то есть расстояние между солдатами составляло около 1 метра[290]. В то же время на фронтальную атаку батальона отводилось около 500 метров, а это означало, что командир должен выстроить своих солдат в четыре шеренги по четыре взвода в каждой. Ясно, что передние шеренги перекрывали зону огня тем, кто был сзади. Конечно, это предписание нарушалось, и весь батальон сосредоточивался на первой линии. Такая практика подчинялась не букве устава, а духу боевого братства, ведь атакующая пехота должна была обеспечить огневое превосходство над противником с выдвинутой передовой линией, а затем наступать с расстояния около 100 метров. В австрийской армии придерживались примерно такой же тактики[291]. Устав 1911 года гласил, что стрелки из числа пехотинцев могут без поддержки представителей других видов вооружения, даже при численном меньшинстве добиться победы, если будут стойкими и храбрыми. Такие взгляды характерны для всех континентальных армий — немецкой, австрийской и русской, а также французской, о которой говорили, что она больше всего привержена наступательному духу. В основе их лежала не только убежденность в том, что солдат по определению смел, но и анализ последних войн, в частности Русско-японской. Тем не менее, признавая, что высокая плотность огня приводит к значительной убыли личного состава, военные стратеги по-прежнему верили, что готовность к тяжелым потерям принесет победу[292].

Таким образом, мы можем представить, как в битве при Танненберге и сражении при Лемберге плотная масса пехотинцев наступает на позиции врага, удерживаемые такой же плотно сосредоточенной пехотой, но за оборонительными сооружениями и с поддержкой артиллерии, развернутой на открытом пространстве недалеко от первой линии обороны и ведущей стрельбу прямой наводкой. В русской армии уставом 1912 года предписывалось «вести огонь быстрыми залпами полевой артиллерии поверх голов наступающей пехоты»[293]. Корректировщиков огня и инструментов, позволявших решить эту задачу, не имелось ни у кого. Телефонов было мало (во всей армии Самсонова 35 штук), а провода с началом боя неизбежно обрывались. Связь осуществлялась через сигнальщиков с флажками, а иногда просто с помощью жестов или голосом. Корректировка артиллерийского огня чаще всего производилась в пределах видимости[294].