Великая война и деколонизация Российской империи

Декларация Совета не поколебала Милюкова, который резко возразил, что «мир без аннексий» – это формула немцев, с помощью которой они пытаются сойти за социалистов-интернационалистов». Он придерживался мнения, что политикой союзников должно быть освобождение народов Австро-Венгрии, возврат «Италии итальянцам» и «Румынии румынам», способствование «естественному объединению народа Сербии» и освобождение «армян из-под турецкого ига»[418]. Эти замечательные фразы стали политическим прикрытием экспансионизма, а не отказа от империализма. Обещание объединения Италии или Сербии на практике означало аннексию новых территорий этими государствами. Милюков также двусмысленно отвечал на вопрос об арабском национализме, утверждая, что судьба арабских народов «должна решаться в благоприятной манере». Что касается проблем на близлежащих территориях, то он ратовал за «союз украинского населения австрийских земель с населением наших собственных украинских областей» – иными словами, за включение Галиции в состав Российской империи, обращаясь в своей риторике к украинскому национализму. Войну начала не Россия, утверждал он, но, коль скоро она началась, будет только справедливо, чтобы «российские народности» под иностранным контролем (т. е. украинцы Восточной Галиции) перешли под управление России. «Воссоединенная» Польша, согласно манифесту великого князя от 1 (14) августа 1914 года, получит автономию под российским скипетром, а ее территории будут включать в себя Западную Галицию и части Пруссии с преобладающим польским населением. Большая Армения также будет расширена и вся целиком войдет в состав империи[419]. Теперь, в 1917 году, он добавил в список Проливы, говоря, что они никогда не были вполне турецкими («турецкая нация, несмотря на пятисотлетнее правление, не пустила там глубокие корни») и что «передача нам Проливов никоим образом не противоречит принципам, которые выдвинул Вудро Вильсон, говоря о возможности перехода прав на них. Обладание Проливами – это защита дверей нашего дома, и понятно, что эту защиту должны осуществлять мы»[420].

Это слова прозвучали как похоронный звон по русскому либерализму. Кадеты как группа и Милюков лично все свои долгие годы в оппозиции принципиально отстаивали идеалы этнического и общегражданского равенства. Февральская революция сделала их доминирующей силой во Временном правительстве и лицом этого правительства для остального мира. На окраинах империи некоторые лидеры кадетской партии даже объединились с другими общественными деятелями, призывая к учреждению новой федеративной республики [Rosenberg 1974: 63]. Но в течение двух месяцев, с конца апреля по конец июня, настоятельные требования лидеров кадетов в Петрограде сохранить Россию в качестве великой имперской державы подорвали влияние партии. Осторожные предложения членов кадетской партии, не принадлежавших к русской национальности, о пересмотре партийной позиции по вопросу федерализма были буквально высмеяны на 7-м съезде партии в конце марта, и с тех пор дела шли все хуже [Rosenberg 1974: 87]. Лидеры Петросовета, до глубины души обеспокоенные заявлениями Милюкова, но также осознавшие, какую политическую выгоду можно извлечь из этой темы, надавили на Временное правительство, чтобы оно отвергло линию Милюкова и перешло на позицию революционного оборончества. Министры, стоявшие левее Милюкова, а именно Керенский и Терещенко, добились принятия компромиссной декларации от 27 марта (9 апреля). Эта декларация предоставляла «воле народа в тесном единении с нашими союзниками окончательно разрешить все вопросы, связанные с мировою войной и ее окончанием», в то же время признавая, что «цель свободной России не господство над другими народами, не отнятие у них национального их достояния, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народов»[421]. В то же время Временное правительство, в первые же дни революции устранившее любую формальную дискриминацию по этническому признаку, теперь признало и некоторые ограниченные политические права народностей в империи. 27 марта (9 апреля) Эстония потребовала «местного самоуправления», на что правительство быстро отреагировало, издав ряд нормативных документов от 30 марта (12 апреля), проводящих демаркационную линию между Эстонией и Латвией и разрешив выборы местных органов самоуправления, в том числе использование национального языка в местных государственных документах. Однако этим регионом по-прежнему управлял комиссар, назначенный Временным правительством, а любое сообщение между центром и местами должно было осуществляться на русском языке[422]. 1 (14) апреля городская дума Риги обсудила новый состав местного властного органа, который бы гарантировал пропорциональное представительство этнических меньшинств в городе: 11 мест для немцев, девять для русских, восемь для евреев, семь для литовцев и два для поляков, плюс одно место для особого представителя от латышских стрелков[423].