Великая война и Февральская революция, 1914–1917 гг.

Полученное же письмо от царицы от 17-го числа, приведенное выше, впервые знакомило государя подробно с тем, что случилось в Петрограде. Государь был крайне взволнован и из Орши отправил ее величеству такую телеграмму: «Только сейчас прочел твое письмо. Возмущен и потрясен. В молитвах и мыслях вместе с вами. Приеду завтра в 5 часов. Сильный мороз. Заседание окончилось в 4 часа. Благословляю и целую».

Эта характерная телеграмма, второй факт (первый был накануне, когда государь схватился за голову), которым государь выдавал свое действительное отношение к убийству Распутина за время до приезда в Царское; выдавал, какое впечатление произвела на него действительно смерть Распутина. Эта смерть задела самое таинственное, самое сокровенное государя, чего он не скрывал только от царицы, так как он с ней «едино». Это вера в Распутина, как в посланника Божия, вера в Ами де Дье[134], его не станет — все кончится, будет катастрофа…

Но в это святая святых души государевой доступ был только царице. Для всех остальных государь — монарх.

И вот почему, послав царице телеграмму, государь за обедом и после него казался всем спокойным, как всегда. Даже с генералом Воейковым, единственным человеком, с которым вне Царского Села государь говорил об убийстве, даже с ним государь разговаривал так, что тот введен был в заблуждение и думал, что государь как будто чувствует некоторое облегчение от ухода из жизни Распутина. Между тем смерть Распутина настолько сильно ударила по психике государя, что надломила его.

19-го числа, в Малой Вишере, в два часа дня государь получил телеграмму от царицы, в которой были и такие слова: «Нашли в воде». Получил телеграмму о находке трупа и Воейков и доложил его величеству.

В 6 часов приехали в Царское Село. Государыня с дочерьми встретила в павильоне. Красные пятна заливали лицо ее величества. Крепче обыкновенного были сжаты губы. В двух автомобилях все проследовали во дворец.

Как только генерал Воейков вошел в свою квартиру, он тотчас же протелефонировал министру внутренних дел Протопопову о приглашении его с докладом к его величеству в 9 с половиной часов. Генерал высказал ему несколько соображений, считая ошибкой, что результаты розыска трупа стали известны публике. Это было странное, мало понятное ошибочное мнение Воейкова, с которым не соглашался Протопопов. Перед докладом Протопопов заехал к Воейкову, переговорили о случившемся. Воейков считал, что тело Распутина надо увезти скорее в Покровское, на родину. Протопопов как будто соглашался с этим мнением и обещал заехать к генералу после доклада.

Во дворце Протопопов был встречен очень милостиво. Его энергичные действия по дознанию об убийстве и по розыску трупа нашли полное одобрение. Докладывая как министр, он изображал в то же время собою не только сторонника, но и поклонника умершего старца, который был для него Григорием Ефимовичем, провидцем, молитвенником. Это была неправда. Это было политическое шарлатанство. Но не надо забывать, что Протопопов был министр не бюрократ, а министр из нашего парламента, министр-общественник, министр-политик.

Он и политиканствовал с Распутиным так же, как некогда политиканствовал первый парламентский министр Алексей Хвостов. Но только тот спекулировал на живом Распутине, а Протопопов, схватив всю мистическую подкладку отношения к старцу с первого же доклада после его смерти, стал спекулировать мертвым Распутиным. Милостивый прием приободрил его. Он сделал подробный доклад их величествам…

Пользуясь перлюстрацией, он доложил, что о готовившемся убийстве знали многие. Что молодых энтузиастов подталкивали на убийство люди пожилые, с положением, люди, которых знала царская семья. Что говорилось об устранении не только Распутина, но и А. А. Вырубовой и даже самой императрицы. Министр представил две телеграммы великой княгини Елизаветы Федоровны. Одна гласила:

«Москва, 18 декабря, 9 часов 38 минут. Великому князю Дмитрию Павловичу. Петроград.

Только что вернулась вчера поздно вечером, проведя неделю в Сарове и Дивееве, молясь за вас всех дорогих. Прошу дать мне письмом подробности событий. Да укрепит Бог Феликса после патриотического акта, им исполненного. Элла».

Вторая телеграмма:

«Москва. 18 декабря, 8 часов 52 минуты. Княгине Юсуповой. Кореиз.

Все мои глубокие и горячие молитвы окружают вас всех за патриотический акт вашего дорогого сына. Да хранит вас Бог. Вернулась из Сарова и Дивеева, где провела в молитвах десять дней. Елизавета».

Представил копию письма княгини Юсуповой-матери к сыну от 25 ноября.

З. Н. Юсупова писала: «…Теперь поздно, без скандала не обойтись, а тогда можно было все спасти, требуя удаления управляющего (то есть государя) на все время войны и невмешательства Валиде (то есть государыни) в государственные вопросы. И теперь я повторяю, что пока эти два вопроса не будут ликвидированы, ничего не выйдет мирным путем, скажи это дяде Мише, от меня».