Великая война и Февральская революция, 1914–1917 гг.

Государь взволновался. Схватился за голову. Быстро пройдя по коридорчику, его величество отмахнулся от пытавшегося что-то доложить гофмаршала. Свита была в смятении. Вышедший через несколько минут от государя камердинер на обращенные к нему вопросы махнул безнадежно рукой и прошептал, что его величество в ужасном расстройстве и ничего не хочет слышать. Разошлись по своим комнатам. Воейков, вызвавший в такой неурочный час своего начальника канцелярии, сказал только о том, что произошло. В свите сторонников старца не было. С ним дружил только Н. П. Саблин. Но к убийству все отнеслись серьезно, сдержанно и ожидали больших последствий. Барон Штакельберг долго беседовал с Воейковым, а вернувшись к себе, еще дольше разговаривал о случившемся с генералом Дубенским, сын которого дружил с великим князем Дмитрием Павловичем, и отец, естественно, волновался за сына, не замешан ли… Он уже узнал, что офицерство в Ставке ликует. В столовой потребовали шампанского. Кричали «ура!».

18-го, в воскресенье, государь с наследником были у обедни. Многие с любопытством вглядывались в государя, стараясь прочесть что-либо по его лицу, но напрасно. Государь, как всегда, был спокоен. После обедни государь прошел в штаб. Доклад должен был делать генерал-квартирмейстер Лукомский. Государь поздоровался, закурил.

«Ну, что нового?» — послышался обычный, ровный, приветливый голос. Генерал стал делать доклад. Как рассказывал он мне позже, он от волнения о случившемся почти не спал всю ночь. Служивший последние годы в Петербурге генерал разбирался в событиях. Убийство Распутина встревожило его. Оно казалось началом чего-то сложного и нехорошего. И хотелось предупредить государя. И вот он один на один с государем. Удобный момент. И, не отдавая себе отчета, как он будет говорить, Лукомский, закончив доклад, не без волнения, попросил у государя разрешения сделать доклад по вопросу постороннему, не относящемуся к военному докладу… Государь поднял на Лукомского глаза, как-то особенно внимательно посмотрел на него и затем, взяв генерала за руку повыше локтя, сказал мягко с доброй улыбкой: «Нет, Лукомский, у нас нет времени. Нас ждут на совещании… А вот я вижу у вас два набитых портфеля, так я вам помогу и возьму один…»

И как ни старался растерявшийся генерал помешать его величеству, государь взял один портфель. Много лет спустя, волнуясь, Лукомский рассказывал мне об этой сцене. Государь спокойно провел совещание. На высочайшем завтраке в числе приглашенных был и великий князь Павел Александрович. Государь был спокоен и приветлив, как всегда; между тем перед самым завтраком он получил телеграмму от царицы, в которой говорилось: «Есть опасение, что эти два мальчика затевают еще нечто ужасное».

После завтрака государь спросил генерала Гурко, много ли осталось вопросов на совещании, которые требуют его личного участия. Генерал ответил, что потребуется с час времени. Тогда государь сказал, что в таком случае, закончив совещание, он сегодня же выедет в Царское Село. Затем государь сообщил генералу, что он предполагает сказать в виде заключительного слова на совещании. Последнее вполне соответствовало взглядам и желанию Гурко. Так совещание и было государем закончено. На нем было решено произвести весною 1917 года общее наступление, причем главный удар предполагалось нанести армией генерала Брусилова. Все армии были уже настолько готовы во всех отношениях, что в успехе предстоящего решительного удара по противнику можно было не сомневаться. Веря в армию, в ее вождей, государь был в том вполне убежден.

После трех часов государь с наследником приехали в царский поезд. Государь несколько минут прогуливался с генералом Гурко, говорил о делах, но ни одним словом не обмолвился о петербургском событии.

В 4 часа 30 минут императорский поезд отбыл в Царское Село.

Только что императорский поезд отошел, как привезли из штаба телеграмму для его величества от государыни об аресте великого князя Дмитрия Павловича, о которой сказано выше. Ее передали вслед поезду.

За пятичасовым чаем государь оживленно беседовал со свитой о разных предметах. И когда разговор перешел на старообрядцев, государь внимательно слушал рассказ графа Шереметева, как он в качестве флигель-адъютанта его величества объявлял в Москве в 1906 году высочайшую волю об открытии церквей. Государь спрашивал подробности. Видно было, что это его действительно интересует.

Перед Оршей был встречен фельдъегерь с почтой из Петрограда и передана телеграмма, что шла вслед поезда из Ставки.

Телеграмма, отправленная из Царского Села в 3 часа (15 часов), гласила:

«Срочно. Приказала Максимовичу твоим именем запретить Д. (Дмитрию) выезжать из дому до твоего возвращения. Д. хотел видеть меня сегодня, я отказала. Замешан главным образом он. Тело еще не найдено. Когда ты будешь здесь?»