Великая война и Февральская революция, 1914–1917 гг.

В 4 часа 59 минут из Ставки сообщили для доклада государю, что в Кронштадте беспорядки, а Москва охвачена восстанием и войска переходят на сторону мятежников. Что начальник Балтийского флота адмирал Непенин признал Временный комитет. Ставка сообщала также, что сведения телеграммы № 1833 (известная идиллия о спокойствии в столице, составленная по различным источникам, «считающимся достоверными») не верны.

В 5 часов 53 минуты из Ставки была передана для государя телеграмма адмирала Русина, что в Кронштадте анархия, славный командир порта убит, офицеры арестованы. Русин передавал телеграмму Непенина, в которой последний докладывал государю «свое искренне убеждение в необходимости пойти навстречу Государственной думе, без чего немыслимо сохранить в дальнейшем не только боевую готовность, но и повиновение частей».

Таковы были доклады и сведения, сообщенные из Ставки в Псков генералу Рузскому, перед приездом туда государя императора.

Генерал-адъютант Рузский считался либералом. Это был любимец оппозиции и ее печати. Последней он много обязан своей славой по Галиции, которую многие военные тогда оспаривали. К государю как монарху Рузский относился критически, к государю как Верховному главнокомандующему — еще больше. Последнее во многом объяснялось его неприязнью к генералу Алексееву. Назначение Алексеева наштаверхом до самой смерти обижало Рузского.

Либералы-заговорщики, мечтавшие о дворцовом перевороте, старались своевременно обеспечить себе свободу действий со стороны генерала Рузского, которому до начала февраля подчинялись все войска Петрограда. Приезд Рузского зимой в Петроград был умно использован теми, кому это было нужно.

На фронт к Рузскому ездил сам великий авантюрист А. И. Гучков и имел с ним важные переговоры. Ездили к Рузскому и те представители думских и общественных кругов, которые посетили Алексеева в Севастополе, и спрашивали его мнение по поводу подготовлявшегося переворота. Алексеев рассказывал позже генералу Деникину, что он просил этих представителей «во имя сохранения армии не делать этого шага», и представители обещали. Но, по словам Алексеева: «Те же представители вслед за тем посетили Брусилова и Рузского и, получив ответ противоположного свойства, изменили свое первоначальное решение; подготовка переворота продолжалась» (Деникин А. И. Очерки Русской смуты. Ч. I).

О таком настроении Рузского знал Протопопов. Царица Александра Федоровна к концу 1916 года уже не доверяла Рузскому, была уверена, что «он предаст», хотя раньше, перед вторым назначением его на Северный фронт, за Рузского «усердно молился» Распутин.

Это недоверие к Рузскому и было главной причиной изъятия из его командования Петрограда и назначения туда Хабалова. Мера, обидевшая сильно Рузского и настроившая его еще больше против их величеств и возненавидевшего уж окончательно Протопопова.

В штабе Рузского, более чем где-либо, вырисовывалось двоякое направление штабных офицеров и генералов того времени.

Одни, большею частью чины Генерального штаба, были настроены либерально. Они симпатизировали Государственной думе, считали необходимым введение Конституции. В их глазах (в интимных, конечно, беседах) государь был лишь «полковник», не окончивший Академию Генерального штаба[169] и потому непригодный быть Верховным главнокомандующим. Эту должность должен был занимать кто-либо из генералов. По их мнению, это было необходимое условие для успешного окончания войны, хотя они отлично знали, что всеми операциями руководит, конечно, Алексеев и что государь является лишь символическим Верховным, помогает Алексееву и способствует успеху дела своим царским авторитетом[170].

Другая часть штабного офицерства и генералитета вообще была предана государю беззаветно, без критики и рассуждений. Однако, в порядке службы, перед революцией все офицеры и генералы были верны государю императору по долгу присяги, исключая самого генерала Рузского. Рузский, узнав о подготовлявшемся государственном перевороте с отречением государя, узнав до начала беспорядков, не предупредил о том государя, хотя и мог это сделать непосредственно, как генерал-адъютант его величества и главнокомандующий [фронтом].

Не предупредил таким же преступным образом, как не предупредили государя его генерал-адъютанты Алексеев, Брусилов, Эверт.

Помимо традиционной честности солдатской, чем гордились наши отцы, деды и прадеды, эти генерал-адъютанты не чувствовали, не сознавали, к чему их обязывает это особенное звание по отношению к монарху.

Начавшаяся революция вскрыла настоящее лицо генерала Рузского. Получив 27 февраля телеграмму от Родзянко с просьбой поддержать перед государем его ходатайство о сформировании нового правительства, Рузский в тот же день послал государю депешу, в которой высказывал соображения, приведенные в главе 36, и говорил: «Позволяю себе думать, что, при существующих условиях, меры репрессий могут скорее обострить положение, чем дать необходимое удовлетворение».