Великая война и Февральская революция, 1914–1917 гг.

В тот же день в письме государю императрица уделила этому документу такие строки: «Павел, получивший от меня страшнейшую головомойку за то, что ничего не делал с гвардией, старается теперь работать со всех сил и собирается спасти всех нас благородным и безумным способом: он составил идиотский манифест относительно Конституции после войны и т. д.».

Но великий князь, несмотря на отказ императрицы подписать этот манифест, сам подписал этот документ, собрал под ним подписи нескольких членов династии и отправил его в Государственную думу. Там документ был принят Милюковым. Он прочитал его, сказал что-то и спрятал его в карман.

Великий князь не ограничился этим. Услышав о проекте отречения государя, великий князь написал великому князю Кириллу Владимировичу следующее письмо:

«Ты знаешь, что я через Н. П. все время в контакте с Государственной думой. Вчера вечером мне ужасно не понравилось новое течение, желающее назначить Мишу регентом. Может быть, это только сплетни, но мы должны быть начеку и всячески, всеми способами сохранить Ники престол…

Если Ники подпишет манифест о Конституции, то ведь этим исчерпываются все требования народа и Временного правительства. Переговори с Родзянко и покажи ему это письмо. Крепко тебя и Дакки[172] обнимаю. Твой дядя Павел».

Великий князь Кирилл Владимирович ответил следующим письмом:

«Дорогой дядя Павел. Относительно вопроса, который тебя беспокоит, до меня дошли одни лишь слухи. Я совершенно с тобой согласен, но Миша, несмотря на мои настойчивые просьбы работать ясно и единогласно с нашим семейством, прячется и только общается с Родзянко.

Я был все эти тяжелые дни один, чтобы нести всю ответственность перед Ники и родиной, спасая положение, признавая новое правительство.

Обнимаю. Кирилл. 2 марта 1917 г.»

Поведение в те дни великого князя Кирилла Владимировича вообще и, в частности, его желание, чтобы роты Гвардейского экипажа ушли из Царского Села в Петроград, находили во дворце самое строгое неодобрение. И вдруг больно всех ударило сообщение, что и последние две роты экипажа (1-я и 3-я) ушли в Петроград. Одна из Александровки, другая из павильона. Но все семнадцать офицеров батальона (за исключением молодого Кузьмина), во главе с командиром батальона Мясоедовым-Ивановым, явились во дворец в распоряжение ее величества. Во дворец же было принесено и сдано знамя экипажа, при котором находился мичман Черемшанский. Вечером императрица вышла к офицерам, поблагодарила их за преданность и верную службу и высказала пожелание, чтобы офицеры вернулись в Петроград в свою часть.

Офицеры исполнили желание ее величества и в следующие же дни подверглись преследованиям, а некоторые и арестам.

Поздно вечером императрица написала два одинаковых письма государю и вручила их молодым офицерам: Соловьеву и Грамотину, пообещавшим доставить их его величеству.

Императрица писала: «…Все отвратительно, и события развиваются с колоссальной быстротой. Но я твердо верю, и ничто не поколеблет этой веры — все будет хорошо… Ясно, что они хотят не допустить тебя увидеться со мной прежде, чем ты подпишешь какую-нибудь бумагу, Конституцию или еще какой-либо ужас в этом роде».

О членах царской семьи и о близких служащих царица писала: «Борис уехал в Ставку. Георгий в Гатчине, не дает о себе знать и не приезжает. Кирилл, Ксения, Миша не могут выбраться из города, твое маленькое семейство достойно своего отца. Я постепенно рассказываю о положении старшим и Корове…[173] Беби я сказала лишь половину… Все в отчаянии, что ты не едешь. Лили — ангел, неразлучна, спит в спальне. Мария со мной… Гротен — совершенство. Ресин спокоен. Старая чета Бенкендорф ночует в доме, а Апраксин пробирается сюда в статском. Я пользовалась Линевичем, но теперь боюсь, что и его задержали в городе. Никто из наших не может приехать… Все мы бодры, не подавлены обстоятельствами, только мучаемся за тебя и испытываем невыразимое унижение за тебя, святой страдалец. Всемогущий Бог да поможет тебе…»

Царица просила государя носить крест Распутина, «если даже и неудобно, ради моего спокойствия…». То было последнее письмо.

А в Царском Селе шел грабеж. Громили винные магазины. Разнузданные банды солдат бродили по городу. Но между городом и дворцом была установлена нейтральная полоса, банды и толпа за нее не переступали.

Во дворец уже проник слух, что возможно отречение.

Слуху не хотелось верить.