Великая война Сталина. Триумф Верховного Главнокомандующего

Уже с первых дней войны Сталин прилагал серьезные усилия для создания антигерманского внешнеполитического блока. Он понимал, что исход мировой войны во многом определится тем, на чьей стороне окажутся великие державы. Посла Великобритании С. Криппса Сталин принял 8 и 10 июля 1941 года. Во время состоявшихся бесед он получил два послания от Черчилля. А 12 июля Криппсом и Молотовым было подписано «соглашение о совместных действиях» правительства СССР и Великобритании в войне против Германии, в котором давалось обязательство «в продолжение этой войны не вести переговоров, не заключать перемирия или мирного договора, кроме как с обоюдного согласия». 18 июля Сталин ответил британскому премьеру и, поблагодарив за послания, расценил их как «начало соглашения между нашими правительствами».

Зная болезненную реакцию Великобритании на предвоенное присоединение к Советскому Союзу территорий на западе, он указал на полученную в результате этого выгоду от того, что «советским войскам пришлось принять удар немецких войск… в районе Кишинева, Львова Бреста, Каунаса и Выборга», а не «в районе Одессы, Каменец-Подольска, Минска и окрестностях Ленинграда». Одновременно он предложил срочно создать новые фронты против Гитлера в Европе: «на Западе (Северная Франция) и на Севере (Арктика)» и продумать операцию на севере Норвегии с участием сухопутных, морских и авиационных сил СССР.

Однако, не сомневаясь в быстрой победе немцев, Запад был убежден в скором разгроме Советского Союза. В «демократическом» мире эксперты изощрялись в пессимистических оценках. И если министр обороны США считал, что Германия будет «занята минимум месяц, а максимально, возможно, три месяца разгромом России», то англичане давали на это «самое большее шесть недель».

Чтобы иметь более объективные сведения, президент Ф.Д. Рузвельт направил в Москву своего советника Гарри Гопкинса. Выезжая в Москву, практичный американец заглянул по пути в Лондон и там тоже получил от Черчилля полномочия для ведения переговоров со Сталиным. Американцев интересовало: все же сколько времени продержатся эти «русские»?

Посланник Рузвельта на «Каталине» пролетел вокруг Скандинавии в Архангельск и уже оттуда добрался до советской столицы. Принявший англо-американского представителя 30 июля 1941 года Сталин Гарри Гопкинсу понравился. Позже он расскажет в журнале «Америкэн»: «Он приветствовал меня несколькими быстрыми русскими словами. Он пожал мне руку коротко, твердо, любезно. Он тепло улыбался. Не было ни одного лишнего жеста или ужимки. Иосиф Сталин знал, чего он хочет, знал, чего хочет Россия, и он полагал, что вы также это знаете.

Во время второго визита мы разговаривали почти четыре часа. Его вопросы были ясными, краткими и прямыми. Как я ни устал, я отвечал в том же тоне. Его ответы были быстрыми, недвусмысленными, они произносились так, как будто они были обдуманы много лет назад.

…Если он всегда такой же, как я его слышал, то он никогда ни говорит зря ни слова. Ни разу он не повторился. Он говорил так же, как стреляли его войска, – метко и прямо… Если он хочет смягчить краткий ответ или внезапный вопрос, то он делает это с помощью быстрой сдержанной улыбки – улыбки, которая может быть холодной, но дружественной, строгой, но теплой. Он с вами не заигрывает. Кажется, что у него нет сомнений. Он создает в вас уверенность, что Россия выдержит атаки немецкой армии. Он не сомневается, что у вас также нет сомнений».

До войны Сталин нечасто встречался с дипломатическими представителями Америки и Англии. Но теперь он сразу нашел верный тон и манеру поведения. Собственно, он не подстраивался под собеседника, а был привычно естественен.

«Он предложил мне одну из папирос и взял одну из моих, – продолжал Гарри Гопкинс. – Он непрерывно курит, что, вероятно, и объясняет хриплость его тщательно контролируемого голоса. Он довольно часто смеется, но это короткий смех, быть может, несколько сардонический. Он не признает пустой болтовни. Его юмор остр и проницателен. Он не говорит по-английски, но, когда он обращался ко мне по-русски, он игнорировал переводчика и глядел мне прямо в глаза, как будто я понимал каждое слово…

Два или три раза я задавал ему вопросы, на которые, задумавшись на мгновение, но не мог ответить так, как ему хотелось бы. Он нажимал кнопку. Моментально появлялся секретарь, так, как будто он стоял наготове за дверью по стойке «смирно». Сталин повторял мой вопрос, ответ давался немедленно, и секретарь исчезал».

Американец по достоинству оценил деловую прагматичность советского руководителя: «В Соединенных Штатах и в Лондоне миссии, подобно моей, могли бы растянуться и превратиться в то, что государственный департамент и английское министерство иностранных дел называют беседами. У меня не было таких бесед в Москве, а лишь шесть часов разговора. После этого все было сказано, все было разрешено на двух заседаниях».