Во время обеда у Сталина в Юсуповском дворце, пишет в своих мемуарах Черчилль, «между прочим, я сказал: «Я не прибегаю ни к преувеличению, ни к цветистым комплиментам, когда говорю, что мы считаем жизнь маршала Сталина драгоценнейшим сокровищем для наших надежд и наших сердец. В истории было много завоевателей. Но лишь немногие из них были государственными деятелями, и большинство из них, столкнувшись с трудностями, которые следовали за их войнами, рассеивали плоды своих побед. Я искренне надеюсь, что жизнь маршала сохранится для Советского Союза и поможет всем нам приблизиться к менее печальным временам, чем те, которые мы пережили недавно.
Комплимент был очевиден, и в ответ Сталин предложил тост «За лидера Британской империи… сочетающего в себе политический опыт и военное руководство, за человека, который в момент, когда Европа была готова пасть ниц перед Гитлером, заявил, что Англия не дрогнет и будет сражаться против Германии одна, даже без союзников». Сталин подчеркнул, что «сказал то, что чувствую, то, что у меня на душе, то, в чем я уверен».
Все участники встречи понимали эпохальную важность их решений, когда они, говоря словами Черчилля, «достигли вершины холма, и перед ними простирается открытая местность» неизвестного послевоенного мира. Они понимали и ожидавшие их трудности.
В очередном ответном тосте Черчилль заявил: «…Я возлагаю свои надежды на замечательного президента Соединенных Штатов и на маршала Сталина, в которых мы найдем поборников мира и которые, разбив наголову противника, поведут нас на борьбу против нищеты, беспорядков, хаоса, гнета. Я возлагаю на это надежды и от имени Англии заявляю, что мы не отстанем в наших усилиях. Мы неослабно будем поддерживать ваши усилия. Маршал говорил о будущем. Это самое главное. В противном случае океаны крови окажутся напрасными и поруганными…»
Было ли это заверение британского премьер-министра в адрес партнеров лишь дипломатическим реверансом? Или откровенностью, высказанной в узком кругу и защищенной от посторонних глаз и ушей? Нет. Черчилль пишет об этом спустя много лет; и даже после пережитого им синдрома холодной войны в его суждениях нет раскаяния в сказанном на Крымской встрече.
Их откровенность была духовной, основанной на полном осознании своей роли в окружавшем мире, а не на показном согласии. Но Сталин выразил свои мысли более философски. Он убеждал союзников в необходимости взаимного доверия.
«Сталин ответил, – пишет Черчилль. – Я никогда не подозревал, что он может быть таким откровенным. «Я говорю, – сказал он, – как старый человек; вот почему я говорю так много. Но я хочу выпить за наш союз, за то, чтобы он не утратил своего интимного характера, свободного выражения взглядов. В истории дипломатии я не знаю такого тесного союза трех великих держав, как этот, в котором союзники имели возможность так откровенно высказывать свои взгляды. Я знаю, что некоторым кругам это замечание покажется наивным.
Но я, как наивный человек, считаю, что
Но похоже, что цитирующий эти слова Сталина Черчилль даже на склоне лет не понял до конца смысла призыва советского вождя. А если понял, то впоследствии поступил как лавочный торгаш, увлекшийся погоней за мелочной и дешевой политической выгодой. После своей антисоветской речи в Фултоне в феврале 1946 года он растоптал ростки союза трех, поддержав амбиции недалекого и самоуверенного американского президента Трумэна, что привело к длительному противостоянию «холодной войны». Сталин был прав, обвиняя Черчилля в мелочности и способности полезть в чужой карман – «за копейкой»…