Великая война Сталина. Триумф Верховного Главнокомандующего

Сталин призывал не просто к откровенности, а к взаимному доверию, строящемуся на неущемлении чужих интересов, осознанном стремлении к товариществу стран и народов, – к государственной мудрости руководителей. Но человек трезвого ума, понимавший непостоянство человеческой психологии, он здесь же недвусмысленно призывал к отвержению политического проституирования в послевоенные годы. Он провидчески проводит аналогию с женскими чувственными изменами, недостойными товарищей по оружию.

« За группу деятелей , – продолжает Сталин, – которых признают только во время войны и о чьих услугах быстро забывают после войны . Пока идет война, этих людей любят и встречают с уважением не только им подобные, но также и женщины. После войны их престиж падает, а женщины поворачиваются к ним спиной. Я поднимаю мой бокал за военных руководителей».

Он почти открытым текстом призывает не забывать о вкладе своего государства в результаты войны – не изменять сложившимся отношениям после общей победы. Он не имел иллюзий и свой призыв основал на доброй воле, на силе человеческого разума, на государственной порядочности людей, умудренных опытом жизни.

Война еще не выиграна, но он уже предполагал, что может случиться «на следующий день» после войны. Мудрый политик, он с удивительным предвидением предостерегал союзников от эволюции проводимого ими курса.

Сталин говорит им: «В эти дни в истории Европы произошли изменения – радикальные изменения. Во время войны хорошо иметь союз главных держав. Без такого союза выиграть войну было бы невозможно. Но союз против общего врага – это нечто ясное и понятное. Гораздо более сложное дело – постоянный союз для обеспечения мира и сохранения плодов победы.

То, что мы сражались вместе, – хорошо, но это было не так трудно; с другой стороны, то, что в эти дни здесь… заложены юридические основы обеспечения безопасности и укрепления мира, – это большое достижение. Это поворотный пункт.

Я провозглашаю тост… за то, чтобы наш союз, рожденный в огне сражений, стал прочным и сохранился после войны; за то, чтобы наши страны не погрязли в своих собственных делах, но помнили, что, помимо их собственных проблем, есть общее дело и что в дни мира они должны защищать дело единства, как в дни войны ».

Это был осмысленный взгляд в будущее, и действительность в самой резкой форме подтвердила правильность его опасений. Но он сделал шаг навстречу. Именно на Ялтинской конференции был рассмотрен проект Устава Организации Объединенных Наций. В нем отмечалось, что ни одно решение Совета Безопасности не может быть принято без учета мнения одного из пяти его постоянных членов. Это решение надолго определило принципы, удержавшие мир от опрометчивых шагов в послевоенном периоде, от сползания его к авантюризму в результате амбиций со стороны недалеких политиков.

Вместе с тем, оставаясь реалистом, Сталин поставил вопрос о включении в ООН советских республик – Украины, Белоруссии и Литвы, но его целью было не приобретение дополнительных голосов в Генеральной Ассамблее, а превращение ее в орган сотрудничества государств.

Его беспокойство определялось не узкогосударственными, а политически выверенными общечеловеческими интересами. Он подчеркивал, что «главная задача» этого документа в установлении «возможно больших преград для расхождения между тремя главными державами в будущем. Надо выработать такой устав, который максимально затруднял бы возникновение конфликтов между нами».

Для Сталина мир был продолжением начатого, необходимым условием на пути к прочному союзу. Он сделал почти мистически пророческое предсказание: «Пока мы живы, бояться нечего. Мы не допустим опасных расхождений между нами. Мы не позволим, чтобы имела место новая агрессия против какой-нибудь из наших стран.

Но пройдет 10 лет или, может быть, меньше, и мы исчезнем . Придет новое поколение, которое не прошло через все то, что мы пережили, которое на многие вопросы, вероятно, будет смотреть иначе, чем мы.

Что будет тогда? Мы как будто бы задаемся целью обеспечить мир по крайней мере на 50 лет вперед. Или, может быть, я думаю так по своей наивности?» Поразительно, насколько пророческим было его предупреждение. И Черчилль был безусловно прав, когда писал: «У меня сложилось впечатление, что Сталин умеет глубоко и хладнокровно взвешивать все обстоятельства и не тешит себя никакими иллюзиями».

Именно спустя полстолетия на землях Европы, в самом ее центре, снова стали рваться бомбы, ставшие тем аргументом, который навязывал народам, освобожденным от фашизма, право вмешательства чужой силы в организацию их образа жизни.