Поясняя свою позицию, он продолжал: «Трудно согласиться с тем, что отсутствие сопротивления немцев на Западном фронте объясняется тем, что они оказались разбитыми. У немцев имеется на Восточном фронте 147 дивизий. Они могли бы без ущерба для своего дела снять с Восточного фронта 15—20 дивизий и перебросить их на помощь своим войскам на Западном фронте. Однако немцы этого не сделали и не делают. Они продолжают с остервенением драться с русскими за какую-то малоизвестную станцию Земляницу в Чехословакии, которая им столько же нужна, как мертвому припарки, но безо всякого сопротивления сдают такие важные города в центре Германии, как Оснабрюк, Мангейм, Кассель. Согласитесь, что такое поведение немцев является более чем странным и непонятным».
Предусмотрительное уведомление Сталина принесло отрезвляющий результат. Главнокомандующий союзными войсками в Европе Дуайт Эйзенхауэр, поддержанный американским правительством, отклонил просьбу английского коллеги Монтгомери о выделении ему 10 дивизий для наступления на Берлин.
На провокационный призыв Черчилля Эйзенхауэр дипломатично ответил: «Конечно, если в какой-либо момент сопротивление будет внезапно сломлено по всему фронту, мы устремимся вперед, и Любек и Берлин окажутся в числе важнейших целей».
Безусловно, теперь взятие Берлина становилось не только стратегическим, но и политическим моментом войны. И Сталин не мог сбрасывать этот аспект со счетов. 1 апреля 1945 года на совещании в Ставке был обсужден план Берлинской операции. Он отчетливо понимал, что для советского народа, вынесшего на своих плечах все тяготы войны, взятие германской столицы становилось, кроме всего прочего, еще и делом национального престижа.
Начиная совещание, Верховный повернулся к Штеменко и предложил ему зачитать вслух телеграмму о закулисных манипуляциях Черчилля. После этого он почти риторически спросил: «Так кто же будет брать Берлин: мы или союзники?»
Сталин считал, что для взятия столицы Рейха будет достаточно сил одного фронта. По предварительному плану предусматривалось, что Берлин будет брать 1-й Белорусский фронт. Содействуя этой задаче, 1-й Украинский должен был осуществить разгром немецких сил южнее города. Сталин сказал: «Мы должны взять Берлин в кратчайший срок, не позднее 16 апреля, и все закончить в течение 12—15 дней».
В ходе обсуждения начальник Генштаба Антонов обратил внимание Верховного на разграничительную линию между фронтами. Эта линия шла несколько южнее Берлина. Ее положение исключало непосредственное участие в боях за город войск 1-го Украинского фронта, что могло отрицательно сказаться на сроках выполнения задачи.
Верховный молча зачеркнул на карте ту часть линии, которая отрезала 1-й Украинский фронт от Берлина. Он довел ее до города Люббена, находившегося примерно в шестидесяти километрах к юго-востоку от столицы Германии, и оборвал ее. Она была оборвана там, куда войска должны были выйти к третьему дню операции. Командующим предлагалась возможность проявления инициативы.
В этот же день он подписал директиву командующему 1-м Белорусским фронтом об операции по взятию Берлина и выходу, до конца месяца, на Эльбу, а на следующий день – директиву Коневу о наступлении на Берлин после овладения городом Люббен.
Верховный главнокомандующий осознавал позитивное желание маршала Конева к самовыражению и дал ему такую возможность. Позже он сказал: «Кто первый ворвется – тот пусть и берет Берлин». По существу, это стало своеобразным приглашением к участию в соревновании за германскую столицу, и Жуков эту гонку проиграл.
К решающему сражению обе противоборствующие стороны готовились со всей тщательностью. На Берлинское направление гитлеровское командование стянуло все наличные силы, объединив их в две группы армий – «Висла» и «Центр». В обороне Берлина учавствовали 48 пехотных, 4 танковых, 10 моторизованных дивизий, 37 отдельных пехотных полков, 98 отдельных пехотных батальонов и другие формирования. Этот заслон включал более миллиона человек, 1500 танков и штурмовых орудий, 3300 самолетов.
Комендантом обороны Берлина Гитлер назначил генерал-лейтенанта Реймана, верховным комиссаром, ответственным за оборону города, стал Геббельс. Геббельс считал, что ситуация 1945 года подобна положению Москвы в 1941 году. Ему принесли астрологические гороскопы, и они были обнадеживающими.
Поддерживая моральный дух Гитлера и проводя исторические аналогии, он напомнил фюреру критический момент из жизни Фридриха Великого, когда неожиданная смерть русской императрицы Елизаветы уберегла его от полного разгрома в Семилетней войне. Правда, сам Гитлер надеялся на другое: он рассчитывал, что союзники перессорятся и это спасет Германию.
И это мистически желаемое «нечто» произошло! Сияющий и возбужденный Геббельс вбежал в кабинет Гитлера и радостно прокричал: «Мой фюрер! Я поздравляю вас! Чудо свершилось! Умер президент Рузвельт!» В немецкой ставке пили шампанское. Казалось, что это само провидение готовит новый поворот в продолжении войны.