Великая война. Верховные главнокомандующие

По воскресеньям днем я предполагал показывать в присутствии Его Величества только фильмы с фронтов и фильмы поездок Государя на фронт и в разные места России. По вечерам же обычные пьесы вообще для чинов штаба Ставки. Предварительно пришлось переговорить с дворцовым комендантом, генералом Воейковым, который доложил Государю и получил Высочайшее одобрение. Потом пришлось заняться распределением мест. В середине театра, в бельэтаже, была ложа губернатора, которая, естественно, должна была быть царской. Направо и налево от нее шли обыкновенные ложи на пять – шесть человек каждая. Такие же ложи были и в первом ярусе. Все эти ложи были мною распределены: одна – для начальника штаба и генерал-квартирмейстера, другая – для остальных старших генералов штаба, две – для лиц свиты, две – для иностранных представителей, одна – для губернатора, остальные – для различных управлений Ставки. Все это надо было сделать безобидно, ибо в Могилев ко многим чинам Ставки приехали их семьи, которые, естественно, хотели иметь возможность бывать на спектаклях в Высочайшем присутствии. Весь партер предоставлялся офицерам и чиновникам, а третий ярус – писарям и нижним чинам команд и частей гарнизона Ставки.

В фильмах недостатка не было: с одной стороны, Севастопольский комитет, в лице стоявшего во главе кинематографического отделения капитана Левненкова, постоянно присылал нам безвозмездно фильмы, рисующие боевую жизнь армии и поездки Государя Императора, но также и всевозможные пьесы; с другой стороны, представитель фирмы Пате[307] по-прежнему, тоже безвозмездно, поставлял и те и другие. Кроме того, в случае надобности, мы могли пользоваться фильмами имевшихся в Могилеве двух частных кинематографов.

Во избежание повторения случая, имевшего место в Барановичах, когда была поставлена совершенно неприличная пьеса, которую на половине пришлось прекратить, я, несмотря на то, что это отнимало у меня некоторое время, лично предварительно просматривал те пьесы, в полном соответствии которых не было уверенности.

Первое представление в Высочайшем присутствии прошло очень торжественно. Собрался буквально весь штаб, а также и все семейства чинов Ставки. Когда Государь вошел в театр в сопровождении лиц свиты, оркестр Георгиевского батальона заиграл встречный марш и затем, когда Государь вошел в ложу, гимн. Все стояли, обратясь лицом к царской ложе. Вскоре гимн был подхвачен всем театром и могучими раскатами гремел по всему театру, будучи повторен трижды. Государь Император, поклонившись на все стороны, сел, рядом с ним великие князья и свита. Спектакль прошел вполне хорошо. Когда Государь увидел меня при отъезде, то поблагодарил.

Так прошло, кажется, два спектакля, затем к следующему воскресенью приехала Императрица с дочерьми и Наследником, и пришлось устраивать первый спектакль при них. Наслышавшись много о строгом воспитании Императрицей августейших дочерей, я очень боялся, как бы не шокировать Императрицу чем-нибудь легкомысленным.

Надо сказать, что, кроме боевых картин и царских путешествий, я еще ставил всегда небольшую пьесу, обыкновенно французскую, из написанных специально во время войны для поднятия патриотизма, и, кроме того, одну комическую. Просматривая все имевшиеся у нас комические пьесы, я нашел, что две из них очень глупые, третья же мне страшно понравилась: веселая, живая, прелестно разыгранная, но в ней так много целовалась парочка главных действующих лиц, что я, из опасения неудовольствия Императрицы, принужден был ее забраковать. Главная пьеса тоже была скучная, так что спектакль, как нарочно, был неудачный; мне это было ужасно неприятно, но, как ни хотелось, поставить для оживления легкомысленную пьесу я все же не решился.

В первом антракте во время спектакля Государь Император, выйдя из ложи в небольшой зал, позвал меня и попросил не показывать столь продолжительных картин из его поездок, ибо это все в общем одно и то же, да и смотреть все на себя уж слишком скучно. Надо бы что-нибудь поинтереснее, поживее. Тогда я доложил Его Величеству, что у меня есть очень хорошенькая и веселая пьеса, но я ее побоялся ставить в присутствии великих княжен, «так как уж очень много в ней целуются»… «Только целуются, больше ничего?» – спросил Государь. «Ничего, кроме поцелуев, пьеса вполне чистенькая и очень хорошенькая». – «Так ведь это же сама жизнь, Кондзеровский, что же тут дурного, пожалуйста, ставьте пьесу». Сделав тотчас же распоряжение, чтобы в конце спектакля, без перерыва, была бы поставлена еще и эта пьеса «на закуску», я с интересом ждал произведенного ею впечатления. Раз поцелуи Государем не считались предосудительными, то я не сомневался в полном ее успехе, ибо пьеса была на редкость хорошая и интересная. Действительно, успех превзошел ожидание. Государь был очень доволен и, прощаясь и благодаря меня с милой улыбкой, сказал «великолепно!».