Великая война. Верховные главнокомандующие

Затем, в составе штаба были учреждены новые должности: генерал-инспектора артиллерии при Верховном главнокомандующем, на которую был назначен Великий князь Сергей Михайлович,[303] и начальника Морского штаба при Верховном главнокомандующем, с назначением на эту должность адмирала А. И. Русина.[304] Великий князь Сергей Михайлович, который в начале войны был очень тяжело болен, да и теперь еще не совсем оправился, приехал сейчас же в Ставку с двумя адъютантами и поселился в небольшом деревянном особняке, окруженном садиком, на уединенной улице города, в некотором отдалении от Ставки. Был выработан штат управления, вызваны офицеры, и все артиллерийские вопросы были мною туда переданы. Хотя в то время в артиллерийских и ружейных патронах еще был значительный недостаток, но самое острое время кризиса миновало и, благодаря мерам, принятым военным министром Поливановым, этот вопрос понемногу налаживался.

Было поэтому немного обидно передавать теперь этот вопрос, который успел причинить столько волнений, беспокойств и огорчений. С самого начала проявились некоторые трения и взаимные неудовольствия между причастными к этому делу моими офицерами и чинами нового артиллерийского управления. Великий князь очень недолюбливал офицеров Генерального штаба, и мне пришлось несколько раз видеть Его Высочество, чтобы улаживать недоразумения. Великого князя я знал уже в течение нескольких лет по Высшей аттестационной комиссии, которой он был членом, а я докладчиком.

Когда, за несколько лет до войны, признано было необходимым, по решению комиссии генерала [А. Ф.] Забелина, сосредоточить в Главном штабе назначения на должности по всем родам войск, Великий князь, бывший тогда генерал-инспектором артиллерии, просил начальника Генерального штаба, чтобы предварительно каких бы то ни было назначений, вместо письменных сношений с его управлением, кто-либо из чинов Главного штаба, ведавших этими назначениями, осведомлял лично Его Высочество с предположениями, дабы Великий князь, великолепно знавший личный состав артиллерии, мог высказать свое мнение.

Должен сказать, что мне совсем не улыбалось тогда это сосредоточение в моих руках, кроме пехотных и кавалерийских, еще и назначений по артиллерии и всем инженерным и техническим войскам. Но, видимо, генерал Забелин имел определенные указания свыше, и это состоялось. Я доложил начальнику штаба, что с удовольствием буду лично бывать с докладом по артиллерийским назначениям у Великого князя, и таким образом началось мое более близкое знакомство с Его Высочеством. Доклады эти происходили в кабинете Великого князя, во дворце на Миллионной улице; присутствовал на них всегда помощник начальника Главного артиллерийского управления генерал [В. А.] Лехович.[305] Вскоре я очень полюбил эти доклады и с большим удовольствием ходил на Миллионную.

Великий князь был известен своим очень острым и подчас злым язычком; действительно, иногда попадало, что называется «всем сестрам по серьгам», в том числе и моему высшему начальству, но так тонко, с таким злым юмором, что нельзя было не восхищаться. Кроме живого, острого ума, Великий князь обладал великолепной памятью, знал отлично не только личный состав артиллерии, но и весь высший командный состав армии, высказывая о каждом поразительно верное суждение. В результате этих моих докладов, установилось очень хорошее отношение ко мне Великого князя, и это отношение нисколько не изменилось и в Ставке.

А. И. Русин, с самого начала своей службы в Ставке, поставил себя очень хорошо; держал он себя очень скромно, сумел, однако, очень скоро объединить в своих руках морское командование, что было, конечно, необходимо. У нас с ним вскоре установились очень хорошие отношения. С самого начала моей совместной службы с М. В. Алексеевым, я не мог не заметить, что он сравнительно мало интересуется вопросами, проходящими через мое управление.

Он выслушивал довольно внимательно мои доклады, но относился к ним скорее индифферентно. Это было вполне понятно, ибо все свое внимание М. В. Алексеев обращал на операционную часть. Но здесь уж он впадал в другую крайность: вследствие ли полной непригодности Пустовойтенко или же вследствие свойства своего характера, но генерал Алексеев вел лично всю главную работу генерал-квартирмейстерства. Дело это он поставил так, что писал собственноручно все оперативные телеграммы.

Мне постоянно приходилось заставать его за тем, что, сняв очки с одного уха и наклонившись совсем близко левым глазом к бумаге, он писал своим мелким, «бисерным», четким и ровным почерком длиннейшие телеграммы, которые затем приказывал передать генерал-квартирмейстеру. Я думаю, он потому и держал на должности генерал-квартирмейстера генерала Пустовойтенко, что тот не высказывал никакого протеста против такого его обезличения, – всякий другой едва ли согласился бы играть такую жалкую роль.