Великая война. Верховные главнокомандующие

– Что это, «свой» или «чужой»? Неприятель неизменно надвигался на восток, и появление его воздушной разведки над нами могло казаться вполне естественным.

– Молодцы артиллеристы, – подумал я о взводе, находившемся при Ставке, и кустарным образом приспособившем свои полевые пушки к стрельбе по аэропланам. – Но если опустившийся аппарата «свой», то как бы не «был на нем кто-либо ранен!..

Через несколько минут стало известным, что опустился, «свой» из Новогеоргиевска, и что на нем прибыл из крепости офицер. Вести, доставленные им, были плохие. По словам прибывшего, крепость находилась в безнадежном состоянии. Северо-восточные форты, обращенные к Млаве, были разрушены и настроение в гарнизоне подавленное. Победителем явилась мощная неприятельская артиллерия, бросавшая снаряды ужасающей силы. Распространявшиеся при разрывах ядовитые газы и звуковой эффект поражали нервы защитников.

Тяжелые предчувствия прибывшего вестника оправдались, крепость, как потом выяснилось, была 19 августа сдана немцам. Печальные подробности хода ее обороны долго не были известны. Ходили кошмарные слухи об измене каких-то инженерных офицеров, якобы выехавших из крепости навстречу немцам с подробными планами. Этому плохо верилось, ибо на кого только в то тяжелое и обидное для русского национального чувства время не падали легкомысленные обвинения в предательстве. И действительно, в приведенном рассказе, насколько мне известно, правда только в том, что три инженерных офицера, выехав однажды в автомобиле на передовые позиции, действительно там случайно попали в район действий немецкой разведки. Возможно, и даже вероятно, что при них были некоторые планы, без которых при работе обойтись невозможно. В завязавшейся с немцами перестрелке два офицера были убиты, a третий, вместе с автомобилем и содержимым в нем, взят в плен. Так именно рисуется в письмах ко мне картина печального эпизода теми, для которых дорога память и доброе имя упомянутых офицеров. Своим нравственным долгом считаю и я предать гласности сообщенный мне рассказ.

К концу августа на фронте Северо-Западных армий уже не было войск западнее линии Белосток – Брест, и, таким образом, роковая опасность, висевшая над армиями этого фронта, быть сдавленными двухсторонним охватом в русской Польше миновала.

Наш вынужденный отход из Галичины и Польши летом 1915 г. вызывал у Верховного главнокомандования естественный вопрос, где же тот наивыгоднейший рубеж, на котором желательно было бы остановить дальнейшее продвижение неприятеля вглубь страны. Казалось, что наиболее удобной и короткой линией для нашего будущего фронта к северу от Полесья представлялась линия к юго-западу от железной дороги Либава – Радзивилишки – Кошедары (например, в южной части по течению реки Дубиссы); затем среднее течение реки Немана (с крепостями Ковна, Гродно и предмостным укреплением у Олиты); далее Беловежская Пуща и крепость Брест-Литовск, которая уже примыкала к верховьям Пинских болот.

На фронте этой линии имелись природой заготовленные для неприятеля препятствия, в виде рек, которые были усилены в некоторых, наиболее важных пунктах, крепостями и долговременными укреплениями. Правда, крепости были в периоде перестройки, но все же представляли известную силу. Правый фланг названного фронта упирался в Либаву, представлявшую передовую базу для нашего минного и подводного флота. Обход же левого фланга заставил бы противника втянуться в лесисто-болотистые пространства Полесья. Наконец, в тылу прилегала, в виде рокадной линии, железная дорога Либава – Вильна – Барановичи, с несколькими ответвлениями в сторону фронта. Но не все оценивали так значение упомянутой линии.

«Отечественная война», – пустил кто-то мысль, быстро привившуюся.

Надо, впрочем, сказать, что сближение наступившей войны с Отечественной носилось вообще в воздухе с самого ее начала. Известные, например, слова Императора Александра I[94] об условиях, при которых мог быть заключен мир с Наполеоном, почти дословно вошли в речь, произнесенную 2 августа 1914 г. его правнуком, после торжественного молебна в Зимнем дворце по случаю открытия военных действий с немцами.

В тот период времени, о котором идет речь, оскорбленное самолюбие русских людей сравнением развертывавшихся событий с обстановкой 1812 г., по-видимому, стремилось вложить в отступление, являвшееся, несомненно, вынужденным, идею какого-то преднамеренного внутреннего замысла.

– Чем дальше мы уйдем на восток, тем лучше. Придет наше время, тогда зарвавшемуся немцу труднее будет убраться восвояси.