Велики амбиции, да мала амуниция

– Оставьте в покое эту девушку! Вы, господа, ошиблись. Да будет вам известно, что она – благородная девица из древнего рода Луцких. А посему ищите себе других подруг.

– А ты кто таков будешь?

– Я её брат, – холодно ответил Никитенко. – И, если вы не уберётесь, я позову городового, и уж он научит вас вести себя достойным образом!

– Если ты брат, так следил бы, чтобы твоя сестра не шлялась по улице а-ля растрёпэ!

– Я приму ваш совет к сведению.

Когда гуляки ушли, у Зины закружилась голова, и потемнело в глазах. Никитенко подхватил её под руки, чтобы она не упала, и прошептал:

– Держитесь, Зинаида Прокофьевна, умоляю вас, свет мой, держитесь. До дома далеко… Я ведь не рыцарь, и не смогу вас нести на руках… Я сам уж едва на ногах держусь… Я уже два часа ищу вас…

Зина склонила голову ему на плечо и заплакала:

– Нет, вы рыцарь… Вы… Ах, Боже мой, как я несчастна!

– Не плачьте, Зинаида Прокофьевна, ради Бога, не плачьте. Мне ваши слёзы видеть невыносимо…

– Сергей Никитич, неужели я теперь похожа на… на такую, за кого меня они приняли?

– Они пьяны были! А у вас горячка… Вы горите вся, Зинаида Прокофьевна! Прислонитесь к стене, а я остановлю извозчика…

О том, как ехали они домой, Зина почти ничего не помнила. Лишь смутно вставали в памяти причитания няни и матери, а больше ничего… Она не смогла даже связно рассказать, что произошло, оставив всех в страхе и недоумении.

Впрочем, недоумение рассеялось уже на другое утро, когда в дом явился пожилой следователь с вкрадчивыми интонациями и сочувственным взглядом. Он и рассказал всё об Анатоле. Говорить с ним Зина не смогла. Евдокия же Васильевна, преодолев себя, ответила на все вопросы, сохраняя достоинство и не показывая глубины своего отчаяния. Когда же следователь ушёл, старая барыня вымолвила только:

– Как же он мог? Какое ужасное, невероятное предательство… – и лишилась чувств.

Опасались удара, но его, по счастью, не случилось, хотя горькое известие и уложило Евдокию Васильевну в постель. Нина Марковна не отходила от своей госпожи, рассказывая ей разные занимательные истории, отпаивая травничком, какой она одна умела готовить по старинным рецептам.

Зина же не находила себе места. Что-то оборвалось в её душе, надломилось. Она осунулась и побледнела, почти не говорила и бродила по дому, как тень, доводя до слёз Нину Марковну, заботы которой отвергала чуть ли не с истерикой. После очередной попытки няни утешить её, Зина заткнула уши и убежала в чулан, занимаемый Никитенко, где заперлась на задвижку.

– Царевнушка моя распрекрасная, дитятко ненаглядное, – рыдала за дверью Нина Марковна, – открой, пожалуйста! Господи, да за что ж наказание такое?

Но Зина не откликалась. Ей хотелось ничего не знать, не видеть, не слышать, не чувствовать. Не дышать. Не быть. Не жить. Чтобы остановилось раз и навсегда сердце, и исчезла эта невыносимая боль в нём.

Сквозь туман в голове Зина расслышала осторожный стук в дверь и негромкий голос Никитенко:

– Зинаида Прокофьевна, откройте, пожалуйста. Мне необходимо кое-что взять в комнате… Я возьму и уйду, коли вы прикажите…

Зина поднялась, подошла, шатаясь, к двери и отодвинула задвижку. Никитенко осторожно вошёл в комнату и начал что-то искать у себя на столе. Взяв какую-то книгу, он спросил:

– Мне уйти, Зинаида Прокофьевна?

– Нет… Останьтесь, – ответила Зина. – Я ведь ещё вас не поблагодарила за то, что вы меня спасли…

– Право, за это и не нужно благодарить…

– Как вы нашли меня, Сергей Никитич?

– С величайшим трудом, признаюсь. Когда вы не возвратились к обеду, мы начали беспокоиться… И я решил пойти вас искать…

– Безумец… В такой мороз! Без шубы! Вы ведь простудиться могли…

– Я об этом не думал тогда… Не думал и не простудился. Я только запыхался очень, пока по улицам бегал. Аж в глазах потемнело… И жарко было даже…

– Не думал… А о чём же вы думали, миленький?

– Я о вас думал, Зинаида Прокофьевна. Я уже давно не могу ни о чём и ни о ком другом думать, кроме как о вас… Я живу и дышу лишь вами, свет мой, а потому не могу видеть вас такой, какая вы теперь. Мне умереть легче было бы, чем вас такой видеть…

– Постойте, Сергей Никитич, а как же ваша таинственная дама?

– Так ведь это вы и есть, Зинаида Прокофьевна. Никого, кроме вас, я не любил и, видно, не полюблю уже.

– И всё это время молчали? Зачем?

– Да как бы я посмел говорить вам о своей любви?! Ведь я ничто… Я болен. Я не имею права даже любить… И уж, тем более, нельзя, невозможно любить меня… И потом я боялся потерять вашу дружбу, единственную ценность, которая была у меня…

– А теперь не боитесь?

– Боюсь! Но нет у меня сил молчать дольше… Зинаида Прокофьевна, я бы хотел весь мир к вашим ногам бросить, все звёзды подарить вам, потому что ни одна из них с вами не сравнится! Но злая шутка судьбы: даже элементарного не могу я дать вам… Лишь жизнь мою, что едва теплится. И сердце моё, израненное. Сердце мое вам отдано. Оно – ваше. Владейте и распоряжайтесь! Я любой приказ ваш выполню. Скажите идти с вами в народ – пойду. Скажите остаться подле вас – останусь. Скажите уйти от вас прочь навсегда – покорюсь и тому.