Велики амбиции, да мала амуниция

– Запомните, молодой человек, я не ваша квартирная хозяйка, не пожилая барыня и не кисейная девица! Поэтому оставьте вашу театральщину для них! А здесь балаган прошу не устраивать! Ясно вам?

– Ах, господин следователь, за что вы так меня презираете и третируете? Хуже всякого убийцы… Ведь я с вами по душам поговорить хотел… Чтобы вы поняли меня…

– По душам? – приподнял бровь Николай Степанович. – Что ж, извольте по душам. Вы, вот, сказали, что я вас пуще убийцы третирую. На днях передо мною здесь сидел разбойник и убийца, которого, вероятно, к смерти приговорят. И он не лебезил, не вымаливал пощады, не размазывал по лицу слёзы, а обратно: полностью признавал свою вину и принимал возможную высшую меру, как должное и необходимое по отношению к таким, как он. Он, конечно, душегуб и редкий негодяй, но презрения он не заслуживает. Потому что волк, вожак волчьей стаи никогда не призираем, хотя и ненавистен. А вы? Вы ведь и вины за собою никакой не чувствуете. А только боитесь очень. Легко жить вам хотелось, на чужом горбу ездить привыкли, а отвечать – страшно! Хотите от меня сочувствия вашей тяжёлой доле? А в чём она, собственно? В том, что жить, как все, вам не хотелось? Просто и без излишеств? В том, что велики амбиции, да мала амуниция? В том, что ножки по одёжке протягивать не желали? Извините! Этого несчастья я понять не могу! И на меня своих талантов не тратьте. Вашу судьбу не я решать буду, а присяжные. Может, они окажутся людьми более чувствительными и отнесутся к вам с участием!

После этого разговора попытки расположить к себе следователя Анатоль оставил.

За всё время следствия никто не приходил навестить его, кроме адвоката. Ни прежние знакомые, ни Зина – никто не пришёл проведать узника. Но однажды дверь открылась:

– К вам посетитель, Григорьев.

Анатоль приподнялся со скрипящей кровати, наскоро приводя себя в порядок, ожидая увидеть кого-либо из университетских товарищей или Зину. Однако, в камеру вошла черница, в которой Анатоль с изумлением узнал Людмилу.

Некоторое время тянулось молчание. Наконец, черница произнесла:

– Что же мы молчим?.. Свидание ведь всего-навсего пятнадцать минут… Здравствуй, Жорж…

– Меня не Жоржем зовут, Люда, – отозвался Анатоль.

– Я уже знаю… Но я привыкла к Жоржу, поэтому позволь называть тебя так.

– Зачем ты пришла?

– А разве к тебе кто-то ещё приходит?

– Нет. Поэтому и спрашиваю: зачем ты пришла? Я тебя обманул и ограбил. Вдобавок я никогда не любил тебя. Довольна? – лицо Анатоля нервно задёргалось.

– Неужели ты думаешь, что я до сих думаю, что любил? Знаю, что не любил… Да только я-то тебя любила.

– Ты… Это платье… Ты в монастырь подалась? Зачем?

– Один раз обожглась… Больше не хочу. Теперь один у меня жених. Ему и служить буду, как тётка моя покойная служила…

– От меня-то что тебе нужно? – снова спросил Анатоль, стараясь не смотреть в кроткие глаза черницы.

– Жалко мне тебя, вот что… – тихо ответила Люда. – Несчастный ты.

– Это уж точно! Я как представлю себе, как заставят меня обрядиться Бог знает во что, погонят по Владимирской дороге… А там – острог! Ведь это же ужас… Клопы, крысы, грязь, вонь… И всё это… мужворьё! С которым слова сказать нельзя! И которое ещё будет позволять себе на меня же свысока смотреть! Какая мерзость! Я, действительно, очень несчастен теперь, Люда!

Черница вздохнула:

– Ты не потому несчастен, что в острог пойдёшь… Сильному человеку горя в том мало. А ты слабый… А несчастен ты потому, что не любишь никого. Только себя одного. А ведь это так мало… Люби ты других больше, а себя меньше, так и не страдал бы так сейчас. И Бога нет в тебе. Не можешь ты его вместить в себя… А без Бога тяжело. Тем более, в остроге…

– Только не надо мне проповеди читать! Если за этим пришла, то уходи! И нечего смотреть на меня! Надо же хоть какую-то гордость иметь! А ты, ты…

– У тебя ли гордости много? Гордыня да тщеславие, да себялюбие, с ума сводящее… У тебя глаза теперь, как у собаки побитой.

– Убирайся к чёрту! – вскрикнул Анатоль. – Я не желаю тебя слушать! Юродивая! Дура!

– Жалко мне тебя… – покачала головой Людмила, кладя на тумбочку небольшой свёрток: – Здесь икона и несколько просвирок. Вразуми и спаси тебя Господь!

Когда черница ушла, Анатоль кинулся на кровать и завыл. Ни отповеди следователя, ни чьи-либо оскорбления, ни молчание знакомых и невесты не могли уязвить его душу так сильно, как кроткий взгляд и жалость обманутой им дочки ростовщика, племянницы праведницы, единственной на всём белом свете любящей его души.

***

Невысокий молодой человек с русой, слегка курчавой бородой, судя по одеянию, купец, комкая в руках шапку, осторожно переступил порог кабинета следователя.

– Прошу меня великодушно извинить, – промолвил он. – Вы следователь Немировский?

– Точно так, – кивнул Николай Степанович. – С кем имею честь?

– Голенищев, Прохор Алексеевич. Купеческий сын. Отец мой сапожным делом в городе Кимры занимается…

– Хорошее дело, – улыбнулся Немировский. – Ваши сапоги на всю Россию славны. Чем могу быть вам полезен?